Ангелотворец - Харкуэй Ник

– Да, да, морская вода, хорошо, пока все хорошо, да… холодная, конечно, это еще лучше! Итак. Надо учитывать давление. И соль… Установкам поначалу придется непросто. Холод внутри судна будет… в общем, будет очень холодно, велите всем одеваться теплее. Впрочем, некогда. Потом можно будет обогреть помещения, да. Кроме того, будет… bon. А еще… – Она умолкает, а секунды все идут, бомбы все рвутся; тут до Эди доходит, что Фрэнки ушла в себя, и она с силой пихает ее локтем в бок. – Ах, mordieux! Черт возьми! Я идиотка. Про воздушные карманы забыла, – бормочет Фрэнки и принимается сверлить дырку в стене переборки. В этот миг один из матросов Аманды Бейнс врывается в комнату и начинает орать, чтобы она немедленно прекратила.

Его голос полон такого животного ужаса, что он перекрывает все остальные крики страха и ужаса на борту «Купары», и из-за двери выглядывает еще один матрос. Он тоже начинает орать.

– Идиот! – кричит Фрэнки Фоссойер. – Я знаю, что делаю! Не мешай работать профессионалам!

Проходит двадцать секунд, на борту царит полный тарарам – как будто глубинных бомб, растущего давления, разваливающегося корпуса и неминуемой гибели судна вместе со всем экипажем было недостаточно. Боцман целится во Фрэнки из пистолета, та упорно продолжает сверлить переборку, а матросы орут шефу, чтобы он ее пристрелил. В любую секунду все накроется медным тазом, потому что орущие матросы не выполняют свои прямые обязанности, а «Купара» отзывается на все их усилия неохотно: у одного двигателя вышли из строя подшипники, и лодку то и дело оглашает визг умирающего металла. Враг наверху знает, что жертва на последнем издыхании. Один из рескианцев начинает бормотать: В Твои руки, Господи, предаю душу мою, каковую Ты создал и питал. Смилуйся надо мной, ибо я грешен, и Эди наступает ему на ногу.

А потом наступает мгновение абсолютной тишины. Эди не сразу соображает, в чем дело, наконец до нее доходит, что бомба разорвалась прямо над «Купарой»: от давления у нее лопнула левая барабанная перепонка, и правая тоже вот-вот порвется. Боль такая, что мозг воспринимает ее лишь частично – маленькими, то и дело все озаряющими вспышками. В остальное время мир затянут сплошным серо-багровым маревом. Калейдоскоп картинок.

Вода поднимается – выше, выше, очень быстро.

Боцман машет руками, приказывая всем покинуть отсек.

Фрэнки Фоссойер не обращает на него внимания.

Переборочный люк захлопывается, замуровывая их внутри.

Вода стремительно прибывает – настолько холодная, что Эди ощущает холод даже сквозь боль. Но пошевелиться она не может. Сил нет.

Вокруг происходит страшное. Взрывы швыряют «Купару» туда-сюда, лодка шатается, как пьянчуга, затеявший драку в баре. Очередной взрыв опрокидывает ее на бок, и больше она не выпрямляется. Она начинает падать. Эди чувствует это загривком. Подлодка идет на дно, стремительно вращаясь по спирали против часовой стрелки. Не тонет, а уходит в пике.

Скоро вода зальет генераторы, и игра будет кончена.

Фрэнки Фоссойер нажимает кнопку, затем хватает Эди за руку и рывком втаскивает ее на скамью.

– В воде оставаться нельзя, – говорит она.

Нашла о чем волноваться!

Расчетная глубина погружения «Купары» составляет порядка девяноста футов. Точной цифры не знает никто. Они быстро летят вниз и скоро достигнут этого предела, если уже не достигли.

Целым ухом Эди различает скрип.

А потом что-то меняется. Происходит что-то странное, но – Эди понимает это по довольному лицу француженки, – что-то ожидаемое. И хорошее. Вода перестает прибывать. Затем белеет. Замерзает.

«Купара» вздрагивает, будто сбрасывая огромный груз, и, покачиваясь, собирается с силами.

Имплозии не происходит. «Купара» зависает в темной толще вод. А через несколько мгновений снаряды перестают падать. Эди изумленно разглядывает ледяной блок у себя под ногами.

– Они думают, мы умерли.

– Почему?

– Потому что мы потеряли значительную часть корпуса, конечно.

– Тогда почему мы не умерли?

– У нас появился новый.

– Новый корпус?

– Да.

– Как? Откуда? Из чего?

Фрэнки радостно улыбается.

– Изо льда, – отвечает она как ни в чем ни бывало. – И морской капусты – ее процентов четырнадцать, для податливости. В форме неровной жемчужины. Толщиной около десяти футов, полагаю… да, приблизительно. Сталь лишь немногим прочнее. – Опять улыбка. – Конечно, льда здесь немало. Отличное судно. Мне бы и голову такое не пришло; вместо того, чтобы тщетно избегать любых погрешностей и отклонений от идеала, создатели смирились с несовершенной реальностью и адаптировали ее под свои нужды. Впечатляет!

«Купара», идущая сквозь непроглядный водный мрак на глубине тысячи футов, – призрак мухи, застывшей не в янтаре, но во льду.

X

– Я спятила, не иначе, – бормочет Полли Крейдл, поворачивая на Гилдхольт-стрит.

Она так точно повторила тон своего брата, что Джо невольно смеется. И, немедленно спохватившись, осторожно косится на нее: не обиделась?

– Да смейся на здоровье, – с улыбкой произносит Полли. – У тебя приятный смех. Хотя ты явно подзабыл, как это делается.

– Пожалуй.

Он пробует снова, хихикает и хохочет на разные лады. Со стороны, наверное, звучит диковато, но Полли по-прежнему улыбается.

Он показывает пальцем вперед.

– Нам туда. Дальше пойдем пешком.

– Есть, сэр!

Она по-герлскаутски отдает честь и этим тоже почему-то его смешит.

Место их назначения высится в дальнем конце улочки: причудливая, расхлябанная каменная громадина с жуткими пристройками в духе викторианской готики. Двери огромные: черный дуб, обшарпанный, с подпалинами (когда-то здесь жгли уголь, а позже – нефтепродукты). Единственная яркая деталь – огромный бронзовый дверной молоток и натертая до блеска ручка.

Джо Спорк не бывал здесь уже несколько месяцев. Порой ему снятся кошмары о том, как он поворачивает за очередной книжный шкаф и обнаруживает пустой ящик с чистой белой карточкой спереди, куда он должен поместить свой мозг.

– Фамилия? – спрашивает сквозь толстую древесину Боб Фолбери, мастер на все руки в «Гартикле» и по совместительству супруг архивистки Сесилии.

– Спорк, – отвечает Джо, хотя они с Фолбери знакомы больше двадцати лет.

– Входите и добро пожаловать в дом искусств! Помните о правилах «Гартикля» для посетителей. Перед тем, как покинуть здание, посетителю надлежит погасить все задолженности. В этих стенах, – сурово продолжает Фолбери, открывая дверь, – категорически запрещено торговать вразнос, плеваться, распространять слухи, ссуживать деньги, устраивать дуэли и играть в азартные игры. С добрым утречком, Джо!

– Мне нужна помощь, – с порога говорит Джо, и его напряженный тон заставляет Боба Фолбери мгновенно помрачнеть.

– Надеюсь, ты не нарушал закон?

– Ко мне приехали приставы, Боб, и иные представители власти.

– Продажные чиновники?

– Целое стадо.

– Прах их забери! Моль поест их, как одежду, и черви пожрут их, как шерсть, а правда твоя пребудет вовек. Это из Библии, Джо. Знаешь, я всегда считал, что здесь Господь имел в виду сборщиков податей и таможенников.

– Спасибо, Боб. Это Полли, – неловко представляет свою спутницу Джо; мистер Фолбери тут же выпячивает грудь на офицерский манер и протягивает ей руку.

– И мне очень приятно с вами познакомиться, мисс Полли. Боб Фолбери, привратник дома искусств. А вы кто будете – мастерица, мучительница или муза?

– Всего понемногу.

Мистер Фолбери улыбается.

– Значит, муза. Муз я люблю больше всего.

Он ведет их за собой по коридору, гордо демонстрируя гостям владения: обшитые деревянными панелями стены, картины кисти Брюнеля и Бэббиджа по соседству с работами менее именитых (но не менее талантливых) акварелистов, старинные чертежи и страницы древних математических книг. Экспонаты в «Гартикле» необычные, вещает он, многие изготовлены вручную или потеряли хозяев, а некоторые – все сразу. Да и само здание особенное, каких только нововведений здесь нет! И пневмопочта викторианских времен, и канализация Томаса Твайфорда, и раздвижная крыша на третьем этаже флигеля, чтобы наблюдать за Луной. Имеется тут и старинная охранная система с тревожными кнопками в основных залах, хотя даже Боб Фолбери опасается ею пользоваться.