Сергей Алексеев - Молчание пирамид
— Да ты не обижайся, дядя Артемий!
— А отчего сверху песок красный?
— Да говорят, свет увидел и покраснел…
— От стыда, что ли?
— Не знаю… Мы ведь чтим тебя, тетка Настя говорит, ты святой мученик! И про тебя всякие сказы сказывает!
— Не святой я, а грешник великий, — сказал Артемий. — Мне было велено Горицкий бор охранять, у врат стоять, а я не сберег ни имени своего, ни бора. А где теперь врата, и сам не знаю.
— Какие врата?
— Божьи.
— Неужто здесь врата были? — устрашился племянник.
— Были, да ныне вон пустыня вернулась. Поднимется до срока град божий, великое горе по всей земле пойдет.
— Какое еще горе? Хватит нам. И так вон песком заносит.
— Огонь вырвется незнаемый и пойдет жечь да палить.
Племянник задом, задом, отполз сажени на две, потом вскочил и наутек, только пятки засверкали, и благо, что ветер ему в спину — сдуло парня.
Артемий же встал, стряхнул с себя песок и снова пошел искать заповедное место. Целый день ходил вдоль и поперек — ни единой приметы не нашел, зато Василиса знак ему подала, предупреждение: увидел он в песке ряды иструхших гробов, из некоторых белые кости торчат, черепа зубами светятся. Вспомнил тогда Артемий, что когда-то в Горицком бору стояло большое столыпинское село Боровое, но переселенцы недолго прожили, земли тощие, ничего не росло, серогонство тоже не привилось, потому ушли они в Тарабу, на солончаки: избы свои перевезли, церковь разобрали и по бревну унесли, но могилы-то остались.
И вот теперь песок сдуло, спал он, как половодье, и обнажились мертвые.
Постоял Артемий возле них — закопать бы останки, но ведь снова поднимутся. Перетаскал он гробы под бархан с подветренной стороны, и не прошло часа, как схоронила их пустыня.
А раз Боровое нашел, место, где Василиса Ящеря родила, найти было не трудно, два дня шагами мерил и на третий отыскал ту впадину между увалами, которые ныне в барханы превратились.
— Ну вот я с тобою рядом, Василиса!
Решил он жить там, как ему и завещано было, но в песке землянку не выкопать и стены из него не поставить. Огляделся, а по барханам ветер деревянную бочку катит — вот тебе и жилище. Артемий врыл ее в песок, залез, крышкой изнутри закрылся, чтоб песок не мело, и уснул.
Наутро пошел он искать, где в окрестностях еще лес сохранился, чтоб рассаду взять, целый день в одну сторону шел, но так и не достал края пустыни. Возвращается назад, глядь, а возле его бочки гости сидят: родной брат Василисы, Иван Пивоваров, и тетка ее, Настя. Иван еще ничего, крепкий, только ростом стал меньше сажени, ссутулила его жизнь, а Настя так вообще пополам согнулась — как только добрели по пескам?
Из-за их спин племянник выглядывает… Увидели они Артемия, поклонились ему по-старинному.
— Не чаяли тебя живым увидеть! Радость-то какая!..
— Почто бор-то вырубили? — спросил их Артемий. — Вы-то знали, нельзя было и горсти мха сорвать…
— Знали, батюшка, знали, — запричитала тетка Настя. — Да ведь начальство велело!
— Чего же не отстояли?
— Дак ведь как? — растерялся Иван. — Это тебе можно противиться, ты праведник. А мы-то что? Пожили да в Горицкий бор вперед ногами…
— Ты рубил?
Укатала гордеца и насмешника суровая жизнь, глаз поднять не может.
— Начинал рубить. Под конвоем. Горицы-то колючей проволокой обнесли…
— А я уж дорубал, — повинился племянник. — По комсомольской путевке.
— Ох, праведник, и я грешна, сучья обрубала… — Настя и вовсе до земли склонилась. — Колхозников на лесосеку посылали…
— И земля не расступилась?
— Как твердь стояла, матушка…
— И никто не провалился?
— Да ежели токо в песок по колено, как расшевелили его…
— Хорошо, что пришли, — сказал Артемий. — Будете со мной лес сажать.
— Не мытарься-ка, зятек, — пожалел его Иван. — Ты и так мук принял. Я ведь скоро следом за тобой по кругам пошел, сам все видал. Ты уж не серчай на меня… На что теперь лес-то здесь садить? Вон геологи приезжали, сказали, песок хороший, стекольный завод будут строить в Горицах. Работы на сто лет…
Артемию же нельзя сказать правду, поэтому он и говорит:
— Это вам наказание такое, за то, что рубили.
— Не посадить на песке леса. Пойдем домой, как тебе жить в бочке-то? Мы ведь знаем, дом твой, так заходи и живи…
Артемий посмотрел на каждого в отдельности — стоят, щурятся, ну истинные киргизы.
— Коль не хотите, так ступайте и ждите гнева божьего.
— Спаси, батюшка! Оборони от гнева! Искупим вину! — заблажили в голос. — Мы ведь и сами страдаем, Горицы песком заметает, Сватья уж едва течет — воды не зачерпнуть…
— Мало этого, — посулил Артемий. — А доведется вам увидеть останки дедов своих, косточки ребят малых, коих поморило в двадцать шестом. Из земли восстанут, чтоб судить тех, кто заповедь нарушил. А далее потоп огненный…
Не со зла сказал, и говорил-то вроде бы не грозно, чтоб убедить, но перепугалась родня и побежала от него прочь — только пыль на ветру вьется. Артемий же пошел в деревню Воскурную, где жила одна полоумная бабка Густя — остальные в леспромхоз перебрались, и где еще кое-какой лес оставался, и стал там шишки собирать и молодые сосенки самосевные выкапывать.
Пришла бабка, поглядела и говорит:
— Ты пошто дерева-то дергаешь? Землю оголить вздумал, как в Горицах?
— Не ругайся, бабка. Это я на рассаду беру, хочу пустыню засадить.
— А ты чей будешь-то? Не признаю…
— Зять бабки Багаихи…
— Артемий, что ли? — И в ноги повалилась, пытается руки целовать. — Святой мученик! Дай приложусь!..
Едва отбился — из ума выжила старая, что тут делать? А она давай ему помогать, хотя уж толку от нее никакого.
Первую охапку саженцев принес, рассовал по бархану вокруг бочки, стал поливать да шишки шелушить, семена вытряхивать и сеять в песок. Но первые сосенки высохли и осыпались за один день, хотя он за пять верст воду носил и корни мокрым торфом обкладывал, чтоб от зноя уберечь. Тогда Артемий еще принес две вязанки, посадил и целыми днями не отходил, чтоб принялись, разве что за водой — нет, все как одна пожелтели и хвоя облетела: ветер-то из Тарабы горячий да соленый, где тут растению выжить?
Тем временем в Горицах случился переполох. Какой-то лесоруб под мотовоз попал, понесли его хоронить и обнаружили, что вышли гробы из земли. Все как один поднялись и стоят на поверхности! Которые совсем старые, так только косточки лежат да обрывки саванов, а которые поцелее, так если крышку снять, еще и узнать можно. Детские же хоть и почернели сверху, но вообще целехонькие, ребятишки в них, как живые — не берет их тлен!
Вербованным-то что, они прикопали своего да поминать пошли, а местные так и окаменели: Иван-то Пивоваров, одному да другому, и передал слова Артемия, что будет. Тут начальство прибежало, из области приехали — ведь и до них дошли слухи: надо перезахоронить, чтоб население не смущать всякими байками. К тому же скоро комсомольцев привезут, завод строить.
