Карина Демина - Голодная бездна
– Пишу. Хватит.
– Нет… я… еще кое-что попробую…
И вновь речь сделалась неразборчивой, не голос – шипение, клекот в уродливой змеиной глотке, и взмах руками. Чешуйчатое тело змея перекатывается, грозя заполнить собой всю комнату, раздавить и Тельму, и Мэйнфорда, которого данное обстоятельство отчего-то не беспокоит.
А фигурки из крови дрожат.
Кланяются перед тем, кто является для них Богом. Они готовы пасть ниц, и, благодаря Творца за рождение свое, откроют ему все тайны. Что может знать кровь?
Многое.
Змей слушает, он внимателен как никогда прежде, а Мэйнфорд пишет. И значит, техник – вот же весело им, наверное, на такой работе, столько всего видят в записях – выделит дорожку.
Исповедь длится и длится.
И Тельма постепенно теряет к ней интерес. А следом наваливается усталость. Поспать бы… недолго. Всего минуту. Или две. Или пять… пять минут – это же мелочь. Что случится за пять минут? Разум рассыплется? Это детская страшилка, чтобы не лезли, куда не нужно. Тельме ли не знать, насколько он прочен, человеческий разум, и какие кошмары способен переварить. А значит, не будет беды, если она… нет, даже не заснет, всего-то смежит веки, чтобы утихла треклятая резь в глазах.
– Не смей. – Этот шепот, глухой с ворчащими нотами, отпугивает сны. – Или выпорю.
– Нельзя… бить подчиненных, – возразила Тельма, испытывая к голосу и хозяину его отдаленное чувство благодарности. – Это… противоречит трудовому кодексу… я в профсоюз жалобу подам.
– Подай. – Мэйнфорд погладил по спине. – Потом… еще немного, девочка… хотя бы десять минут. Продержишься, и обещаю, что лично спою тебе колыбельную.
– Хорошо.
За колыбельную Тельма готова выдержать и дольше десяти минут. Она моргает и трет глаза, почти ненавидит их, словно остекленевшие, бесполезные – комната плывет, двоится и троится, вовсе распадается на цветные пятна. Главное, что среди пятен этих слишком много красного.
– Что… получилось?
Змей исчез. А значит, она что-то все-таки пропустила, едва не соскользнув в предательский сон.
– Что-то получилось, – расплывчато ответил Мэйнфорд. И все же счел нужным объяснить. – Будь здесь кровь всей пятерки, вышло бы надежнее. Но и твой приятель рассказал многое… они не живые.
– Кто?
– Люди, которые его пытали. Точнее, я почти уверен, что это уже давно не люди.
– Неживые? – Тельма моргать перестала.
– Скорее уж, немертвые. Они не похожи на неупокоенных в классическом их понимании. Ты когда-нибудь видела…
– Видела. – Она поерзала, пытаясь принять позу, менее располагающую ко сну. – Близко. Они… мерзкие.
– По сути своей неупокоенное тело – это именно тело. База из плоти, напоенная силой, причем есть разница, естественным образом это получилось, скажем, в результате захоронения в нестабильном месте, или же вследствие внешнего вмешательства. Любой средней руки малефик способен создать примитивного голема на базе свежего покойника. Здесь важно качество первичного материала. Чем меньше повреждено тело, особенно нервная ткань, тем надежнее выйдет голем.
Любой? А Мэйнфорд? Делал ли он? Наверняка. Не существует малефиков-теоретиков, ибо это противно самой природе дара. И опасно. И если Тельму заставляли отрабатывать каждый параграф учебника, то и Мэйнфорду в свое время пришлось.
– Однако даже если взять свежего покойника и сделать все, как должно… а процесс это медленный и непростой, – его рокочущий голос отвлекал и от мыслей, и от снов. – Ко всему требующий приличных силовых затрат. Но итог выйдет предсказуемым. Сотворенные големы примитивны. Способны исполнить простые команды, скажем, переместить предмет. Или охранять определенный участок, но и только. Одно время… правительство решило, что големы – идеальны именно для охраны. Почти неуязвимы. А главное, малозатратны. Один раз поднял и…
Мэйнфорд мягко разминал плечи Тельмы. И ей, Бездна его задери, нравилось.
– …при грамотно выстроенных контурах подзарядки хватит надолго. Такую охрану не подкупишь. Плюс, если изменить базовые данные, то голем обзаведется отменным нюхом… или зрением… или слухом. Сплошная выгода.
– Ничего не вышло?
– Не вышло, – глухо отозвался Мэйнфорд. – Проект закрыли, после того как пара големов напала на Сенатора. Его амулет-метка разрядился, а без нее големы не способны отличить своих от чужих. Так что…
– Это не големы.
Тельма помнила глиняных кукол.
Они и двигались иначе. И вели себя вовсе не как спеленутые чужой волей мертвецы.
– Именно. – Мэйнфорд отстранился. – Это определенно не големы. Големы не способны разговаривать. Или использовать магию. Слишком сложно… это что-то другое, и я разберусь что, только…
– Нужно время.
– Именно, девочка. Нужно время.
Вот только оба осознавали, что этого времени у них как раз и нет.
Глава 28
В машине Тельма все-таки отключилась, и это было логичным, а еще, наверное, безопасным, поскольку спуститься к этой самой машине она сумела сама. Конечно, пришлось держаться обеими руками за перила, но Тельма справилась. Ей почему-то очень важно было справиться, хотя Мэйнфорд и был недоволен.
Ворчал, что ни к чему подвиги.
А это не было подвигом. Просто… так нужно, чтобы мир, наконец, успокоился. И рассыпающийся разум перестал рассыпаться. Чтобы она, Тельма, наново научилась дышать, ходить и что там еще положено делать человеку. Она бы и от машины отказалась, но представила поездку в городском автобусе, а потом и дорогу от остановки до дома, и решила, что и вправду для подвигов подберет иное время.
Машина тронулась с места мягко.
Мэйнфорд сам сел за руль и вел на редкость аккуратно, осторожно даже. Неудивительно, что ее убаюкало. Она даже сон увидела. С башней-маяком, со столиком под белой скатертью, с бутылкой вина – вот уж чего не было, не пьет Тельма в рабочее время… и с Мэйнфордом.
Он что-то рассказывал.
Улыбался.
И выглядел почти очаровательным, что было слишком даже для сна. А Тельма четко осознавала, что спит. Как понимала, что место это, сама ситуация – не более чем повторение недавних событий, вызвавших сильный эмоциональный всплеск.
Анализировать сон было на удивление просто и приятно.
Она сравнивала братьев.
И удивлялась тому, до чего они не похожи. Нет, если присмотреться, то в чертах лица усматривалось нечто близкое, к примеру разрез глаз или форма подбородка. Но у Гаррета эти черты находились в гармонии, лицо же Мэйнфорда было словно вытесано из гранита, причем наспех и скульптором не особо талантливым.
