Александр Лонс - Чмод 666
Я виновато улыбнулся в ответ и, поднявшись, протянул ей руку.
— Я чем-нибудь могу загладить свою вину? — спросил я как можно мягче. Иногда мне удается быть обаятельным.
— Кажется, прогулка уже закончена, — сказала она. — А вы, да, можете искупить содеянное. Отвезите меня к моему визажисту и оплатите все расходы по восстановлению моей внешности. Может быть, я еще успеваю.
И я отвез и оплатил. И искупил. Так мы подружились, а потом очень сблизились.
Но мои воспоминания — это всего лишь отражение, которое я непроизвольно хранил в своем сознании. Может быть именно поэтому, я не хотел поверить в то, что все мои новые мысли о другом человеке неверны в принципе, в корне ошибочны и даже глупы. Прошлое навсегда умерло, необратимо исчезло из моей и из ее жизни. Да и сами мы слишком сильно изменились, чтобы хотеть оживления этого прошлого. Прошлое невозвратимо. Поэтому, когда я вновь видел свою старую подругу, общался, думал о ней, я не хотел понять, насколько сильно изменился сам, потому что не желал делать свою жизнь беднее, лишать ее греющих душу воспоминаний. Я даже не думал, что это: следствие моего природного эгоизма или же какое-то общее для всех правило? Возможно, это просто-напросто вопрос взаимонепонимания или проблема адаптации к повседневной реальности, а может так происходит потому, что обе стороны просто переменились слишком сильно и поэтому уже необратимо. Но воспоминания все-таки сохранились.
— Разве такое забудешь! С тех пор я верю в приметы.
— Так вот, — продолжала Лена, — уже давным-давно, я хочу теплым летним вечером взобраться на небоскреб, усесться на самый его край, свесить ноги вниз, и провожать закат. Просто так. Хочу сидеть и смотреть, как медленно, неторопливо соскальзывает за горизонт красное солнце, как оно меняет форму в дрожащем воздухе, будто мираж… Смотреть, как внизу мелкими муравьями снуют люди, автобусы тараканами протискиваются среди потока других машин, как сонно гудят кондиционеры, а вдоль улиц скособочились больные деревья. И только пунцовое солнце вязнет в полосе смога у горизонта… Потом в индиговом небе обозначаются звезды. Бетон небоскреба отдает накопленное за день тепло, внизу темнеет, загораются огни, а я буду глядеть то вдаль, то вниз, то вверх. Я буду смотреть вдаль, и припоминать тех немногочисленных, кого желала бы узреть сейчас рядом с собой. Но они очень далеко, там, где солнце уже село или только встает. Я стану всматриваться вниз и разыскивать в тысячах загорающихся окон то единственное, за которым пульсирует твое сердце. Я буду смотреть на темнеющие улицы, и искать там тебя — буду искать среди этих улиц, переулков и дворов, посреди площадей и набережных, и, увидев тебя, я улыбнусь… Улыбнусь тебе с небоскреба… Я буду смотреть вверх, на звезды, что завораживают меня с самого детства. И там, среди них, найду те немногие, что известны мне и потому родны. Я рассмеюсь с печальным взглядом, им, моим знакомым звездам, услышав в ответ далекий смех того, кто не умеет рисовать, и не умеет любить… Налетит вечерний ветер и растормошит уличную темноту, наполнив город ночной свежестью, задувая в окна домов и двери балконов. Где-то там ты укладываешься спать, подоткнув под себя одеяло и давно уже не мечтаешь о встрече со мной… А я призову ветер, посажу его недалеко от себя и начну рассказывать ему о тебе. Просто там, наверху, иногда не с кем поговорить. Особенно с наступлением ночи… Но ветер уйдет, и наступит ночной штиль. Ночью город вообще необычный и удивительный, не то, что днем. Припаркованные у тротуаров машины в темноте словно подернуты пеплом, от них идет тепло. Еще недавно шумящие на ветру деревья неподвижны — на них не шелохнется ни один лист. Сами дома как каменные глыбы, но есть в них что-то живое, теплое. Город — это камни, но камни, живущие своей неповторимой жизнью. Я всегда мечтала постоять на самой кромке крыши небоскреба, смотря туда, откуда вот-вот появится утреннее солнце. А когда появится оно, родимое, я расправлю руки, наберу в легкие воздуха и закричу что есть силы, оглашая своим голосом сонные улицы. А потом я шагну за край, чтобы проснуться…
Некоторое время я обалдело молчал. Меня, как говорит московская молодежь — поперло. А ее слова про того, «кто не умеет рисовать, и не умел любить» укололи, задели за живое. Но она все-таки вернулась ко мне, и я выдал:
— Как хорошо… Слушай, ты просто очаровательна! Тебе нужно писать прозу. Или стихи в прозе.
— Говорил уже. Еще тогда, в Москве, — отметила она, тряхнув головой. — Повторяешься. Знаешь, я вчера вечером пересмотрела видяхи с той нашей поездки в Москву… Помнишь, тогда, у твоего дяди? Когда ты не хотел отмечать свои сорок лет?
— Конечно, помню! Ну и как эти твои «видяхи»? Опять экспериментируешь со сленгом? Твоя бабушка не оценит.
— Да ладно… Ты знаешь, как настроение поднялось? Я ржала во весь голос!
— Хороший был у меня тогда день рождения! А твоей флешкой я до сих пор пользуюсь.
— Значит, я все-таки попала в число тех немногих избранных, кто дарит полезные подарки?
— Да, ты угадала! — с радостью подтвердил я. — Смотри, она и сейчас при мне…
Я вытащил из часового кармана джинсов маленький блестящий брусочек и протянул его Лене.
— Но я не знаю… — сказала она, рассматривая флешку, когда-то заказанную специально для меня. Зажим от частого употребления ослаб, корпус немного поцарапался за два года и выглядел не таким блестящим, но все равно устройство смотрелось элегантно. — Тогда было проще что ли… Почему так? Неужели все так запущенно? Сейчас ведь такой компанией уже не собраться. Живем в разных городах, даже странах… уже не будет такого смеха. А у тех, кто жив, дела, проблемы всякие.
— Ты уже знаешь про дядю Ираклия?
— Угу… — После небольшой паузы она продолжила: — когда недавно подруга пригласила на день рождения десять человек, то вовремя пришли только двое, а остальные опоздали и постепенно тянулись до самой ночи. Представляешь? Чтобы встретится, я полчаса ждала пока хоть кто-то подъедет.
— Разболтался народ, душой очерствел… В моем случае также. Изменилась обстановка.
— Изменилась. За какую-то пару лет, — согласилась она.
— Получается, что да. И потом — случилось много всего страшного, и мы уже не те, что были тогда.
— Дело даже не в том, что с нами со всеми случилось. Просто изменился мир вокруг нас, причем изменился настолько, что хочешь, не хочешь, а строишь какую-то внутреннюю защиту.
— Даже и сказать нечего… — банально признался я. — Все верно.
— Вчера, когда с моей подругой шли домой, слепой пьяненький дяденька клошарного вида пытался перейти через улицу в месте, где не было светофора… Я прошла мимо, а она меня остановила со словами: «давай поможем».
