Александр Лонс - Чмод 666
Через восемь месяцев после моего возвращения скончался Соломон Маркович: его насмерть сбил мотоцикл, когда старый доктор спокойно переходил проспект на зеленый свет. Мотоциклист мчался на такой скорости, что после удара вылетел из седла, сломал себе шею и сразу же погиб, а Маркыч еще неделю промучился в институте Склифосовского. Меня не обмануло то предчувствие — мы так и не увиделись. Никто не подумал сообщить мне о смерти старого врача, поэтому на похороны я не попал.
Чуть меньше полугода назад умер дядя Ираклий. Как оказалось, никакой у него был не аппендицит, а нечто совсем иное. Он прекрасно знал о своем диагнозе, но скрывал ото всех, даже от самых близких. Когда ему стало совсем плохо, мне позвонила заплаканная Юлия и просила приехать. Я все бросил, рванул в Москву и успел попрощаться. Я с трудом узнавал в этом исхудавшем, абсолютно лысом пожелтевшем старике того веселого и жизнерадостного дядю Ираклия, которого помнил всю свою жизнь. Я так и не смог рассказать ему ту историю, у меня просто не поворачивался язык.
С Юлией я с тех пор вел исключительно деловое общение, и встречались мы только дважды — когда я приезжал к ее уже умирающему отцу и через неделю — на похоронах. Разговаривали как хорошо знакомые люди, которых не связывает ничего, кроме очень-очень дальнего родства.
Никакого медальона я не получил, поскольку отцовское письмо до меня так и не дошло. Возможно, его задержали на почте, возможно — как-то перехватил Латников. Не знаю, куда все это делось, но медальон мне жалко.
Сам Латников исчез из Москвы. После нашего с ним разговора он со мной уже не общался. Но он жив, это точно. Я никогда не пытался найти его, но по некоторым сведениям знаю, что он обосновался в Питере, обменяв трехкомнатную квартиру в Москве на бóльшую в Петербурге. Вероятно, использовал старинные связи моего отца.
С Олесей мы переписываемся. Я ей рассказал правду о нас, и теперь мы друзья. Прошлым летом она приезжала в Париж, и мы ходили в Лувр, в Версаль, на Монмартр, на Елисейские поля, на Монпарнас, в центр имени Жоржа Помпиду и на кладбище Пер-Лашез.
Ни Габриель, ни Лилит больше не встречались мне. Возможно, что они вообще никогда не существовали, все это мне примерещилось, а я поверил, приняв наркотический бред за реальность. Себя можно убедить в чем угодно: если умеешь врать другим, то себе и подавно научишься.
Зато я вернул себе Лену. Как-то вдруг она неожиданно мне позвонила:
— Виктор, приезжай за мной. Мне сейчас плохо, и я сама не доберусь. Мне холодно…
— Ты где? — удивленно спросил я. Мы не общались почти два года, и ее внезапное появление выбило меня из колеи. Но раз она сама обратилась ко мне, проглотив давнишнюю обиду и говорила — «Виктор», вместо обычного своего «Виктóр» — дела были действительно плохи.
— Сижу в саду у нашего фонтана. Помнишь?
— Бегу. Минут тридцать потерпи, ладно? Пока я к тебе доеду…
Как позже выяснилось, она случайно нажралась каких-то не тех таблеток. Давление резко упало, голова закружилась, и Ленка сама не поняла, как очутилась у Фонтана Обсерватории, что в самом конце Люксембургского сада. Снова, как когда-то пару лет назад, но уже у другого фонтана и совсем по другой причине…
…А потом, после, мы сидели у меня дома сильно прижавшись друг к другу, разглядывали мокрые крыши и стены домов с ложными окнами. Я отпаивал ее глинтвейном, и мы предавались воспоминаниям. После той памятной поездки в Москву мы расстались, перестали встречаться и не общались совсем. Потом Лена завела себе нового бойфренда — широкоплечего смуглого араба из парижского предместья, прельстившись, видимо, размерами его шланга. Через пару месяцев этому парню проткнули ножом печень в уличной разборке, и он еще долго и некрасиво умирал в какой-то муниципальной клинике, а Лена зачем-то дежурила у его постели. Дальше произошло еще много чего разного, и вот мы снова встретились, словно и не было тех двух лет. За окном стоял «парижский мороз» — ноль или около того, и снег сразу таял, только прикоснувшись к земле или к крышам домов.
— Вообще-то я люблю снег, — произнес я, престав смотреть в окно. — И дождь тоже очень люблю. Это же замечательно. Я мечтаю трудиться над чем-нибудь интеллектуальным, в теплом уютном помещении перед жарко натопленным камином. Слушать завывание ветра в трубе и размышлять о вечном, смотря на живой огонь. Гроза и шум дождя тоже очень хорошо подходит для этого. Но мороз там, или снег, или дождь с ветром, когда надо ехать черт знает куда — это уже ни в какие ворота не лезет. А о чем мечтаешь ты? И что любишь?
— А я, — задумчиво начала моя подруга, — люблю тепло. Помнишь, какая жара была тогда, когда мы с тобой познакомились?
— Разве такое забудешь!.. — усмехнулся я.
Я действительно хорошо помнил тот день. Жара была ужасающая, август выдался сухой и горячий — не погода, а мечта для купальщиков. Горожане спасались, как могли, и парижские власти разрешили купаться во всех городских фонтанах. Я тогда без всякого дела шел по любимому парку, рассеянно разглядывая маячивший впереди купол Пантеона. Вдруг какая-то молодая девушка подбежала к фонтану, и сразу же села на его край. Говорят, этот фонтан символизирует астрономию и четыре стороны света: изящные женские фигуры держат небесную сферу с поясом Зодиака, а морские кони, будто бьют копытами, чтобы вырваться из воды…
«Устала, наверное, — подумал я тогда. — А девушка-то красивая!»
Повинуясь какому-то неосознанному импульсу, я присел рядом на гранитный бортик фонтана, сделав вид, что у меня развязался шнурок. Только тут я заметил, что девушка неестественно бледна и тяжело дышит. Тепловой удар?
— Que vous arrive-t-il? Auriez-vous besoin de moi?[20] — спросил я, и, не дожидаясь ответа, взял ее за руку, чтобы проверить пульс. Это я умею. Но девушка вздрогнула, выдернула свою руку из моей и от неожиданности упала в фонтан. Похоже, это помогло ей прийти в себя.
— Вы с ума сошли! — вскрикнула она по-русски. — Черт!.. Я же вся вымокла! Моя прическа!
Она встала, убрала мокрые волосы с лица, и гневно посмотрела на меня. Совершенно обалдевший, я изумленно разглядывал ее фигуру в промокшей одежде. Так она казалась мне еще красивее.
— Вы русская? — спросил я на родном языке.
— Да. И что с того? — грубовато ответила она. — Вы мне всю прическу испортили!
Я виновато улыбнулся в ответ и, поднявшись, протянул ей руку.
— Я чем-нибудь могу загладить свою вину? — спросил я как можно мягче. Иногда мне удается быть обаятельным.
— Кажется, прогулка уже закончена, — сказала она. — А вы, да, можете искупить содеянное. Отвезите меня к моему визажисту и оплатите все расходы по восстановлению моей внешности. Может быть, я еще успеваю.
