Всеволод Глуховцев - Пурпурный занавес
– Ну, как начала просматриваться серия, так их в судмедэкспертизу… Ох, слушай, Коля, давай оставим эту тему, хорошо? Это так ужасно, так неприятно, честное слово…
Наверняка это на самом деле было ужасно – теперь лицо молодой женщины совсем нахмурилось, даже как будто постарело… брови сошлись на переносице, а по углам рта сильнее обозначились морщинки. Но Николай ничего этого не заметил.
– Давай, – поспешно согласился он – так, точно готов был заговорить о чем-либо другом. Однако Марина повторила:
– Я пойду, Коля. Мне пора… надо, в общем. Ладно, до свидания! Рада была опять увидеть тебя.
– Если б ты знала, как я рад… Ну, пока.
Хотел было спросить телефон, но отчего-то не решился. Мелькнула мысль: может, сама спросит?.. Нет, не спросила. Развернулась, процокала каблучками к подъезду и, не оборачиваясь, пропала из вида.
Николай какое-то время стоял, смотрел на дверь парадного. Потом опомнился, улыбнулся, махнул рукой и заторопился к машине.
Шагая, развлекал себя мыслью: а вдруг кто-то из прохожих, встречающихся ему на пути, и есть тот самый маньяк?.. Ну, вот хотя бы тот дед… Нет, не подходит. Явный работяга в прошлом. А тот тип из телевизора ведь говорил – мол, скорее всего, интеллигент, да молодой к тому же… Ну, тогда вот этот парень в очках: самого что ни на есть интеллигентного вида. Да и не хлюпик какой-нибудь – осанка четкая, спина прямая, плечи развернуты, как будто строевую выучку прошел… А, может, маньяк этот – баба? Может такое быть?! А отчего бы нет!..
Гордеев поймал себя на этой мысли, опомнился. «Тьфу, ты, зараза! Что только в башку лезет!..»
И запретил себе думать об этом. Добежал до своей полуторки, завелся, развернулся и покатил домой. Но не успел даже с площадки выехать, как его настиг звонок по мобильному.
Посмотрел на табло – диспетчер их фирмы, Тамара Михайловна.
– Да, Тамара Михайловна, – ответил он.
– Здравствуй, Коля! Есть тут два заказа, как раз для тебя… – затараторила та, помня, что время дорого, но Николай перебил ее:
– Тамара Михайловна, я сейчас дома буду. Через две минуты. Перезвоню с городского.
И отключился. Нажал на газ и через две минуты, действительно, оказался у себя. Тут же перезвонил.
Выяснилось, что появились два действительно неплохих заказа. Один – переезд с квартиры на квартиру, другой – мужик просил отвезти скарб на дачу, километрах в тридцати. Николай дал добро, согласовал время. Глянул на часы: засиживаться было некогда, он принялся наспех стряпать обед.
Но на сердце у него все равно было легко и радостно – он и сам толком не знал, отчего. Хотя, чего тут гадать-то… Конечно, черт его знает, что там будет впереди – но сама эта встреча!.. Она всколыхнула всё, казалось бы, давным-давно пережитое, переболевшее и забытое навсегда. Ан нет, смотри-ка – не забылось! Не забылось, только боли почему-то никакой не было, а была легкая, прелестно-трепетная грусть – и ожидание чего-то, а чего именно – не хочется загадывать…
Весь такой утонченный и лирически настроенный, но худо-бедно сытый, Гордеев отправился выполнять заказы. С переездом управился за полтора часа (а оплатили два): помог погрузить, отвез, помог сгрузить, за что поимел дополнительный полтинник – и до свиданья. Но вот второй клиент, тот, что с дачей… Мало того, что оказался олух царя небесного – повез зачем-то кучу разного барахла на дачу к знакомым, а где она, дача, знал лишь приблизительно – так еще и зануда. Сморщенный, плаксивый мужичонка лет пятидесяти, он всю дорогу жаловался на свою никчемную и неинтересную жизнь… Но Николая сегодня даже этой унылой повестью невозможно было раздражить, настолько он был одухотворен. Да он и не прислушивался. Тот назойливо зудел под ухом, как комар, Николай кивал машинально, поддакивал, мычал нечто невразумительное – а сам плавал в мечтах, совершено неясных, но ужасно приятных, улыбался невпопад – впрочем, за дорогой следил зорко, профи он был настоящий.
Этот полудурок, естественно, дом своего приятеля сразу не нашел. Долго плутали по узким кривым проездам дачного поселка, упирались в тупики, пятились задом… Тут Гордеева проняло-таки, он начал материться про себя, вслух же воздерживался – какой-никакой, а клиент; кто платит, у того и музыка. Тем паче, что не бесконечной была эта маята – нашелся и участок, и сам дом, к тому же выяснилось, что зануде надо помочь разгрузиться, да довезти его обратно… под это дело Николай выдоил из него еще сотню.
Назад дорога показалась веселее, хоть пассажир, чтоб ему пусто было, все ныл и жаловался. Ни одного не осталось предмета, на который он не навел критику. На детей, на жену, на дороговизну, на погоду… Николай же гнал полуторку лихо, в душе его сиял свет, как в небе над головой – день этот, пусть и уходящий в вечер, был чудным, безоблачным и теплым, поторапливающим лето.
Лето, лето! Гордеев улыбнулся. Он очень любил лето – может быть, потому, что родился зимой, да еще в самые крещенские морозы. А это лето еще и прийти не успело, как угостило такой вот волнующей надеждой…
Пока отвез нытика, пока добрался до дома, и впрямь, настал вечер, зазвучали голоса во дворе, детский смех. Николай, как только поставил «Газель» на стоянку, запер двери – сразу почувствовал, как устал за день. Это была хорошо знакомая ему, славная такая, трудовая усталость, чувство рабочего удовлетворения. Оно требовало пива с какой-нибудь пряной закусочкой, и Николай отправился к ближайшему ларьку. Взял баллон, сухариков соленых и направился к себе неспешною походкой хорошо поработавшего человека.
Так же не спеша, обстоятельно приготовил он ужин, поел, глотнул пивка. Настроение было умиленно-размягченное, мысленный Маринин образ – не этой, сегодняшней Марины, а той, из далекого уже школьного мая – реял перед ним. Он улыбался, и сам не замечал того.
Впрочем, сказать по правде, девушка вовсе не подурнела за прошедшие годы. Изменилась – да, но осталась красивой, по-другому, но красивой… Николай представил себе ее полуденное лицо – запросто вызвал, одним легким усилием воли. Прищурился, полюбовался им: теперь можно было делать это, не смущаясь, сколько душе угодно…
Он наслаждался этим минуты две, после чего отпустил видение. Но улыбка все не слетала с его губ, осталась, даже когда он рассеянно дожевывал остатки своего ужина. Покончив с трапезой, он глянул на часы, наскоро вымыл посуду, взял пиво, сухарики, помутневший от времени стакан и перебрался в комнату, к старенькому дядиному телевизору.
Должны были показывать футбол, чемпионат России. Николай малость опоздал к началу, но потерял не много: игроки тяжело катали мяч по сырому грязному полю; очень скоро они все перемазались, и трудно стало – да еще на черно-белом экране – разобрать, кто есть кто. Да уж, унылая шла борьба, не чета мировому первенству, или там Лиге чемпионов, которые любил смотреть Гордеев… Но он смотрел таки, прихлебывая из стакана, и зрелище это не шибко-то его и интересовало, в голове его, приятно затуманенной пивом, витали неуловимые облачные грезы. Он никуда не спешил. Допив стакан, не сразу наполнял его, грыз сухарики, переводил взгляд с экрана в окно. Вечер уже царил над лесами-полями – окно смотрело на восток, и небо вдалеке почти слилось с горизонтом, замерцали звезды. Николай глядел, приятная, неизъяснимая словами грусть овладевала им, он закрывал глаза, откидывая голову на спинку кресла, уносился мечтами… куда? Да сам не знал – куда, да и знать не хотел. Вскоре возвращался. Наливал следующую порцию пива.
