Сергей Лексутов - Игра в голос по-курайски
Она, наконец, догадалась затянуться, выпустив дым, сказала:
— Но ведь уже который год гласность и свобода слова… Почему же до сих пор никто, ничего подобного не высказал?
— Да очень просто, кто мог бы высказаться, не являются военными специалистами, и самостоятельно разбираться в военных вопросах им просто лень. Да и подумай, кого из писателей и поэтов, да и прочей творческой интеллигенции он истребил? Тех, которые наверняка стали бы задумываться. Он оставил только тех, кто в сорок первом взял под козырек и отправился на фронты военными корреспондентами. А они потом писали только об отступлении и последующем наступлении, и все напрочь забыли о тех неделях, предшествовавших двадцать второму июня. А девиз-то был: — "Малой кровью, на чужой территории…" Любому дураку понятно, что никто не собирался ждать немецкого удара, чтобы потом отвечать, иначе бы войска в приграничной полосе хотя бы окопов нарыли, и гаубицы поставили не в двух километрах от границы, а хотя бы в шести. Так что, однозначно, Сталин собирался первым нападать… Не его вина, что Гитлер оказался форменным камикадзе. — Павел помолчал, принялся неторопливо одеваться, уже одевшись, договорил грустно: — Обидно то, что миллионы убитых и замороженных в лагерях, только для того, чтобы построить социализм в странах Европы… Они и при нашем социализме жили в сотни раз лучше нас, даже те немцы, которые через стену сигали от кошмаров социалистического рая. А нам некуда было сигать, не было у нас Стены. И сейчас, они уже нормально живут, вернувшись к своему уютному капитализму, а мы все еще мечемся и рыскаем в разные стороны, а по существу, крутимся на месте. Потому как банда воров и бандюг устроила драку вокруг штурвала. А те, которые не дерутся вокруг штурвала, стараются поскорее нахапать… Знаешь, я родился спустя почти десять лет после войны, но пеленками мне служили казенные портянки. Моя мать ведь тоже воевала… Первое пальтишко мне сшили из отцовой шинели, потому как из материной шинели сшили пальтишки моим старшим брату и сестре… Только представить, что побежденная Германия в это время уже с жиру бесилась, выть хочется, и взять автомат, и стрелять, стрелять, стрелять, коммунистов, сталинистов, демократов и либералов… Рынок затеяли, бля… А устроили форменный бандитский базар… Ни у кого ума не хватило по-человечески реформы провести… Да не ума! Что я говорю?! Элементарной человеческой порядочности…
Павел впервые проговорился, что ему уже сорок лет, Люська до сих пор думала, будто ему не больше тридцати, но она этого не заметила, сказала тихо:
— Наверное, ты все же не прав… Война была Великая и Отечественная…
— Ну, разумеется!.. Но ты только представь, немцы в первые недели войны взяли в плен пять миллионов солдат и офицеров, да побили миллиона два-три. Это, считай, вся кадровая армия. Но буквально через пару месяцев была отмобилизована еще одна армия, больше уничтоженной. Что, в танки колхозники сели, и в самолеты тоже? Брехня! Обученные солдаты. И сверхиндустриализация страны была нужна не для повышения благосостояния народа, а для того, чтобы строить танки и самолеты. Мы несчастный народ и несчастная страна, потому что у нас совершенно мерзкая, предательская интеллигенция, а великий писатель — Достоевский… Во всем, что случилось с Россией в двадцатом веке, виновата русская интеллигенция. Ей, видите ли, не хотелось ручки пачкать, управляя страной, а когда к власти пришли большевики, интеллигенция от умиления слезы проливала…
Он вышел в прихожую, обулся, высунувшись из-за косяка, помахал ей рукой и вышел.
Павел заторопился домой. На сегодня они договорились копать картошку, и он с тоской думал, каково ему будет вкалывать весь день не спавши… На пути к остановке попалась телефонная будка, он заскочил в нее, позвонил, Славе:
— Привет, Слава! — нарочито бодро крикнул в трубку: — Не разбудил?..
— Да нет, что ты, Паша. Я ж на работу собираюсь…
— Слава, я вот чего звоню, любопытство, понимаешь, заело… Когда я отъезжал от твоей остановки, там драка началась… Кру-ута-ая!.. У вас там что говорят, смертоубийства не было?
— Ох, Паша… Драка, действительно, была жуткая. Мужик, громила, метра два ростом, четырех парнишек отметелил. Одного каким-то газом отравил…
— Насмерть?! — ахнул Павел с непритворным испугом.
— Да нет, минут через пятнадцать сам поднялся, как раз перед приездом скорой.
— Да-а… Интересное кино… — протянул Павел. — Ну, пока… — и повесил трубку.
Что ж, как говаривал дядя Гоша, главное — произвести впечатление. Расправа на остановке была предельно быстрой и предельно жестокой. А у страха, как известно, глаза велики. Так что свидетели будут совершенно искренне описывать верзилу двухметрового роста. Даже если им предъявят для опознания Павла, парня довольно скромных размеров, опознать его уверенно они вряд ли смогут. Впрочем, на сей раз обошлось без смертоубийства. Профессионалы знают, когда дерешься против нескольких противников, приходится драться в полную силу, а это чревато и серьезными повреждениями, и летальным исходом. А было бы неплохо… Павел мечтательно прижмурился. Провести классический, и где-то даже примитивный бросок через плечи. Но бросить гада не на землю, а на такой вот низенький чугунный заборчик, с такими удобными остриями… Типичный несчастный случай, господа. Полез драться, ну, в суматохе нечаянно и напоролся. Сам виноват.
Павел тяжко вздохнул. Нет, рано пока. Надо узнать, во-первых, за что, а во-вторых, кто за всем этим стоит. Может, все настолько серьезно, что и правда пора дернуть в Южную Америку, к дедушке.
Этот дед Павла был не менее примечательной личностью, чем и дед по отцу. Он был чем-то вроде Левы Задова, только наоборот. Лева Задов, как известно, послужив верой и правдой главным контрразведчиком батьке Махно, потом служил в ГПУ, и сгинул где-то в подвалах Лубянки то ли с Ягодовским набором, то ли Ежовским. Павел точно не знал, да и вряд ли кто-либо помнил такие тонкости. Но коли уж Лева Задов оказался на службе в ГПУ, не его ли заслуга в том, что Махновские тачанки попали в вероломную ловушку в Крыму, устроенную им большевиками?.. Дед Павла тоже служил в ГПУ. Году в тридцать третьем его с отрядом гепеушников откомандировали в Среднюю Азию на борьбу с басмачами. Но басмачи побороли отряд сами еще по дороге к месту дислокации. В живых остался один дед Павла. Скорее всего, он ни в чем не был виноват, но на всякий случай его посадили на семь лет. Слава Богу, что посадили, а то хлопнули бы вместе с Ягодовским набором. Вернулся он перед самой войной в Краснодар, где его ждала верная жена. С собой у него была большая корзина, плетенная из широких лыковых пластин. В корзине лежала пара латаных подштанников, да пара портянок. Жена собралась бежать к соседям, занять денег, чтобы отпраздновать встречу, но он ее остановил и принялся извлекать из переплетений лычин сотенные купюры. Где он набрал столько денег, сидя в лагере, осталось тайной. Хватило и на встречу, и на обзаведение. Так что, дед Павла наверняка чувствовал себя, как рыба воде в Аргентине или Парагвае.
