Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Я доложу о ваших предположениях властям, – сказал Арехин.

– Большего я от вас и не жду, – встал со стула Циолковский.

Конвоиры отвели старика в камеру, и тут же, спустя каких‑то четверть минуты, в допросную влетел человек в форме без знаков различий.

– Я особый сотрудник Куберляцкий. Кто вы и по какому праву допрашиваете моего подследственного?

Говорил он нейтрально, в любой момент будучи готов либо разгневаться, либо подобреть.

Арехин молча положил под лампу мандат, выданный Дзержинским. Куберляцкий хотел взять его, но Арехин не отодвинул бумагу:

– Только из моих рук.

Щурясь и шевеля губами, Куберляцкий одолел текст. Арехин знал его наизусть, сам же и сочинял по известной шпаргалке:

«То, что делает гражданин Арехин Александр Александрович, он делает по моему приказанию и на благо Революции. Все органы власти и ВЧК в первую очередь, все большевики, все граждане России обязаны оказывать предъявителю сего мандата всемерное содействие по любым вопросам. Препятствие его действиям расценивается как злостный саботаж и пресекается на месте»

– Чем… Чем я могу вам помочь?

– Принесите все, что у вас есть на Циолковского.

– Сей момент, – Куберляцкий сорвался с места. Минут через пять он вернулся с тоненькой папочкой и протянул Арехину.

Арехин раскрыл ее, перелистал страницы, исписанные скверным почерком.

– Изложите своими словами.

Куберляцкий осторожно начал:

– Поступил сигнал, что он сотрудничает с белогвардейцами.

– Кого из белогвардейцев арестовали?

– Никого… пока.

– За три месяца – никого? Хорошо, какие он назвал имена?

– Никаких… пока.

– Так что ему вменяется в вину?

– Не наш он человек. Тайный враг советской власти, сторонник восстановления монархии.

– Из чего это следует? Где показания свидетелей?

– Показаний пока нет, но я работаю…

– Три месяца? Не долго ли?

– Я уже кончаю, – Куберляцкий старался угадать, чего ждёт от него Арехин. – Думаю, дать ему год лагерей, а там, может, и свидетели появятся.

– Так, гражданин Куберляцкий. Три месяца ты разрабатываешь старика… Сколько ему, шестьдесят три года, шестьдесят четыре? Бывший уездный учитель. Учил детей мастеровых, прачек, безотцовщину. И он, по твоему, заговорщик, лютый враг советской власти? Три месяца ты что делаешь? Бумажки пишешь, соплями по стеклу рисуешь? Видишь это? – Арехин достал маузер. Тот самый, именной, «за героизм» и с гравировкой подписи Дзержинского. – Ты три месяца со стариком валандаешься, а я сегодня здесь, в Москве, одиннадцать контриков положил. Банду кронштадтских. Один. Вот этой рукой. Я думаю, они потому тут гуляют, что ты вместо дела старичками занимаешься. Нужно бы твои дела пересмотреть. Вдруг и старушка‑самогонщица сыщется?

По тому, как дрогнуло лицо Куберляцкого, Арехин понял: попал.

– Но некогда мне с твоими бумажками возиться. Большое дело поручено. Просто шлёпну я тебя для ровного счёта, да и всё. А то одиннадцать – ни туда, ни сюда. На твоё место боевого чекиста возьмут, по волкам спеца, а не по старичкам безвредным. В каком углу тут расстреливают? В этом? – Арехин толкнул чекиста в угол, который заприметил прежде из‑за следов пуль в штукатурке.

– Н‑нет, нет, гражданин Арехин. Двенадцать! – закричал Куберляцкий.

– Что двенадцать?

– Двенадцать человек вы изволили положить! Его, двенадцатого, в кустах потом нашли, как вы уехали, наши рассказывали.

– Не врёшь? – Арехин опустил руку с маузером.

– Клянусь. У него на руке тоже… Ну, вы знаете.

– Знаю. Ладно, раз двенадцать, то пусть. Повезло тебе. Тринадцать – число несчастливое. Значит, так. Вожжаться с тобой мне некогда, мне вообще на тебя плевать. Но звание чекиста поганить не дам. Почистишь камеры, мелочь разгонишь по домам, пусть живут за свой счёт, а не казённый. А сам займёшься серьезными людьми. Налётчиками, убийцами, а пуще настоящей, боевой контрой, а не учителями на пенсии. И учти: здесь у меня есть хорошие товарищи. Они за тобой присмотрят. Будешь волынить – шепнут мне. Понял?

– Так точно. Понял то есть.

– Что по старику будешь делать?

– Завтра… да прямо сейчас оформлю бумаги, и утром отпущу.

– Ну, отпускай, ладно, нечего ему чужую баланду хлебать. И помни, на его месте должен сидеть волк!

– Помню.

Арехин ушел. Куберляцкий сел за стол, взял в руки перо и положил назад. Тряслись руки. Он сам трясся. Ведь бывало, бывало, что стреляли тут, и не только подследственных. И угол угадал. Эх, вот бы этого Арехина в расход пустить! Но он быстро отогнал несбыточную мысль, как и в голову‑то пришла. Или Циолковского определить? Это проще. Но Арехин правду сказал, есть у Арехина здесь дружки, хотя бы Уточкин. При каждом случае рассказывает, как с Арехиным контру чистил. Нет, отпустит он Циолковского, да и не в старике дело. Другими нужно заниматься. Сейчас пойдёт в рост богатый элемент, а где богатство, там и контра. Вот богатую контру и трясти нужно, а не нищих стариков, с которых и взять нечего. Ладно, успокоимся, что толку гневаться. Землю наследуют смиренные.

5

Утро началось с заминки. У ворот дома обнаружили труп. И ладно бы просто обнаружили: у трупа в руках был пакет с надписью «Для Арехина А. А.» Потому милиционер и пришел за Арехином, вежливо попросив спуститься и опознать. Милиционер служил не первый месяц, кто такой Арехин, знал, и потому именно попросил.

Отказываться Арехин не стал. Сказал Анне‑Луизе, чтобы готовилась, обернётся он быстро, и спустился за милиционером.

– Это Павел Каннинг, калужский обыватель, – сказал он милиционеру.

– Вы хорошо знаете его?

– Мимолетно. Вчера впервые встретил. Он ходатайствовал по какому‑то делу, но я ему отказал. Недостаток времени. Срочное поручение. Через час мне следует быть на вокзале.

– Ясно. Так и запишем – Павел Каннинг из Калуги.

– Отчего он умер? Я не вижу следов ранений.

– Их и нет, – успокоил милиционер. – И кошелёк с совзнаками при нем. Денег мало, да ведь откуда у него много? Выходит, просто умер. Сердце не выдержало. Это случается.

– Случается, – согласился Арехин. – Пакет‑то дайте.

– Пакет?

– Да, который предназначен мне.

– Но положено ли?

– А вы в протоколе напишите, что пакет был вскрыт, содержимое передано А. А. Арехину, – и Арехин разорвал оберточную бумагу.

Так и есть. Австрийская кепка. Арехин потряс её – ничего не выпало.

– Ну, кепка, это ерунда, – сказал милиционер с облегчением.

Тут и Григорий подогнал экипаж.

– Я за чемоданами слетаю, – предложил он.

– Слетай, – согласился Арехин, присел на корточки и стал осматривать тело. Конечно, при поверхностном осмотре, не раздевая, тем более, не вскрывая, сказать ничего наверное нельзя, но Арехин склонялся к выводам милиционера: сердце.

– Старый человек умер на улице. Непорядок. Но не преступление, – сказал он.

– Все там будем, – согласился милиционер.

– Возможно.

– Возможно?

– Наука в отношении загробного мира к единому мнению не пришла. Так что будем мы там, или останемся здесь превращаться в глину, пока не решено.

– Ах, вы в этом смысле. Тогда согласен, – милиционер был рад, что всё хорошо кончилось: тело есть, а дела нет. И можно сослаться на человека из начальства.

– Вы тело на всякий случай доктору покажите. Пусть письменно заверит, что смерть ненасильственная. Вам же спокойнее, – добавил Арехин.

– Сделаем, – согласился милиционер. – Как в лучшие времена.

– Лучшие времена впереди, – напомнил Арехин.

Тут с чемоданами спустился Григорий.

– На дачу переезжаете? – спросил милиционер.

– Задание, – коротко ответил Арехин.

Пока Григорий пристраивал чемоданы, он помог Анне‑Луизе забраться в кабриолет.

– А это…

– Это, дорогая, проза жизни. Сердце у старика не выдержало.

– Я не старика имею в виду. Что за кепка у тебя в руках?