Николай Романецкий - Дельфин в стеарине
Полина передала мне чашку и угнездилась в кресле, стоящем под старинным торшером – кабинет был обставлен в стиле ретро, и торшер этот казался едва ли не самой старинной вещью здесь. Впрочем, было кое-что и подревнее: книги.
Я встал из-за стола, прошел вдоль шкафов. Тут встречались даже издания конца девятнадцатого века. Мое внимание привлекло собрание книг Райдера Хаггарда из "Библиотеки романов" (Приключения на суше и на море). Я открыл один из переплетенных вручную томиков, полистал. Это была "Дочь Монтецумы" в переводе А. А. Энквиста, издание небезызвестного П. П. Сойкина – с ятями и твердыми знаками на концах многих слов. На обороте титула присутствовала надпись "Дозволено цензурою. СПб., 14 января 1903 г.". Черт-те какая древность!..
– Слушай, дочь Монтесумы, – сказал я. – Это твои книги?
Полина не улыбнулась моей неудачной шутке.
– Родителей мужа. Они уже умерли, Петр был поздним ребенком.
– А твои батюшка с матушкой? – Я отхлебнул из чашки.
Кофе показался мне самым обычным, разве что чуть отдавал жженым. Наверное, у нее какая-нибудь особая кофеварка. Только для VIP-персон…
– Они, слава богу, живы. Живут под Тамбовом, в Дубровке. По-моему, я тебе говорила, откуда родом.
– Да, говорила.
Полина потрепала полу халата, посмотрела на свое обнаженное бедро, перевела взгляд на меня.
Я тоже пялился на ее бедро, и все происшедшее между нами казалось мне чем-то нереальным, давним, почти забытым.
– Жалеешь о том, что произошло? – Полина прикрыла полой халата треугольник светлых волос над лобком.
Я пожал плечами:
– Не знаю… Поживем, увидим.
Она поджала губы:
– Какой ты честный! А соврать нельзя было?
– Зачем? – Я опять пожал плечами. – Жена… – Я не договорил.
Не объяснять же ей, что пожалеть могу не только я, но и она. И что дело совсем не в моей жене. Впрочем, думается, она и без моих объяснений все прекрасно понимает. Иначе бы не потащилась в спальню в блузке с "жучком". Что мешало снять ее и оставить в гардеробной? Правда, тогда бы провокация получилась не столь провоцирующей…
– Ну как? Закончили на этом? Разбежались?
Спарились и разбежались, – вспомнил я. Спарились и разбежались… Потому что стало вдруг стыдно друг перед другом. Что за чертовщина?
– Да, – сказал я. – Мне, пожалуй, пора. Теперь я знаю, что делать дальше.
Вот так комплиментик!
Однако она не обиделась, хотя и приподняла чуть-чуть правое плечо. На одну восьмую дюйма.
Они бы с Ниро Вульфом составили подходящую пару. Не зря говорят, что противоположности сходятся… Да будь я проклят, если знаю, как себя вести с этой женщиной!
– Не расскажешь?
– Сейчас нет. Потом, когда мне хоть что-то станет ясно.
– Ну хорошо… – Она выбралась из кресла и стала еще более соблазнительной. – А я поеду на работу. Что-то разработка следующей версии "Полины" в последние дни затормозилась с этой…
Она не договорила, но я почти услышал слово "суетой".
Черт меня возьми, в конце концов трахаться – это тоже не более чем суета. Трах перестает быть суетой только в том случае, если рождаются дети. Тогда он становится поступком, а не дерготней в усладу разъярившейся плоти…
– Наше детективное агентство тоже использует ваши разработки. Только у нас сетевого агента зовут Поль, а не Полина.
Она удивленно распахнула глаза:
– Почему?
Я в очередной раз совершил глубокомысленное пожатие плечами:
– Инсталляцию делала жена. Она у меня из компьютерных спецов. А я – всего лишь продвинутый юзер.
– Понятно. – Полина вздохнула.
– Ничего тебе не понятно, – сказал я, с трудом сдерживая злость, неожиданно родившуюся в душе в ответ на этот вздох. – Приедешь на работу, Антон Константинов скандал устроит, вот тогда и станет все понятно.
Она вновь распахнула глаза, и я прикусил язык.
– А тебе жена устроит?
– Прости, пожалуйста! – сказал я. – Сам не знаю, что говорю… Будь, пожалуйста, осторожна.
– Уже простила… Не беспокойся, Максим, мне бояться нечего. Без меня компания и года не протянет. А вот ты и в самом деле будь осторожен.
Черт возьми, Катины слова – почти один к одному!..
– Хорошо, буду, – сказал я.
– Пойдем одеваться?
– Пойдем.
И мы отправились в спальню, где лежал светло-коричневый длинноворсный ковер, на котором оказалось так приятно заниматься любовью и на котором все еще валялась почти вся наша одежда. Одевались неторопливо, наблюдая друг за другом и получая удовольствие от этого процесса. Во всяком случае, я точно получал – Полина умела одеваться не менее красиво, чем раздеваться.
Хотя, где это я видел, чтобы она сама раздевалась? Не было такого, фантазии… Она только расстегивала пуговицы на блузке…
Надев через голову юбку (меня всегда потрясал этот метод облачения), Полина вдруг помрачнела.
– Завтра похороны Георгия, – сказала она. – В десять часов, морг областной больницы на улице Сантьяго-де Куба, семь. Если захочешь, приезжай.
– Приеду, – пообещал я. – Непременно приеду. Там наверняка будет присутствовать его убийца. По крайней мере, в детективных романах происходит именно так, убийцу тянет посмотреть на жертву. Впрочем, хоронить Карачарова наверняка будут в закрытом гробу.
– Он так ужасно выглядит? – Полина взяла с трельяжа тюбик с губной помадой, глянула на себя в зеркало.
Собственная физиономия ей явно понравилась, тем не менее она точными движениями принялась подкрашивать губы.
– Да, – коротко сказал я и тоже подошел к зеркалу.
Следов помады на моем лице не было.
– Эта помада не смазывается, – сказала Полина. – Видишь, даже вода в душе ее не смыла.
– Вижу… А где похороны?
– На Северном кладбище.
– Слушай… А разве он не мусульманин?
– Нет. Карачаровы уже не одно поколение живут в Питере и давным-давно обрусели.
– То-то у него нет… не было никакого акцента, – сказал я, наблюдая за тем, как она наносит макияж на щеки.
Потом она взялась за расческу и лак.
Когда женщина при тебе сооружает прическу, это о многом говорит, но разговор сей я "слушал" почему-то без удовольствия. Впрочем, причина была мне предельно ясна – я уже перестал быть Арчи Гудвином, на душе скребла кошка по имени Совесть, и мне приходилось бороться с нею.
О предстоящих похоронах мы больше не вспоминали. И вообще – о деле. Я нашел нейтральную тему и принялся рассказывать о своем детском невезении; Полина слушала, закрепляя волосы и поглядывая на меня в зеркале. Потом сказала:
– Бедненький ты мой!
Меня так и подмывало ответить: "Я не бедненький! И не твой!" – но для подобного ответа было не время и не место, и я просто молча отошел к окну, сдвинул в сторону штору.
