Роман Буревой - Маска Дантеса
«Патриции обречены либо умереть, либо потерять память. И пусть они добровольно отдадут детей для промывки мозгов», — так звучали требования неизвестных плебеев. Впрочем, неизвестными они оставались всего несколько часов. После ареста Гая Флакка поступило сразу несколько сообщений, что секту «Очищение» возглавляет именно он.
Гай не отрицал и не оправдывался. Он вообще ничего не говорил.
Внутри тюрьмы все тоже было серым. Помещения отличались только размерами.
Корвина привели в просторную комнату. Почти холл.
Четыре стены без окон. Стол. Два стула. Раздвижная дверь, в обычном режиме ее вообще не видно. Марк передернулся. Дверь ему напомнила шлюз в озерном городе — мерзкая ловушка, из которой нельзя вырваться собственными силами. Одну из серых стен сделали односторонне прозрачной. Если смотреть изнутри — серые панели. А если снаружи — стекло. Сейчас за стеной-окном толпятся наблюдатели, члены комиссии сената по вопросам патрицианских родов и охранники. Охранники-патриции. Где только отыскались такие? Верно, перевели из легионеров… Потому что плебеям в эти дни патриции не доверяли. Никому. Даже Друза сенат потребовал немедленно вывести из состава группы на время. Бедняга Друз. Он-то полагал, что нобили уже принимают его за своего. Но плебею опять указали на место в загоне.
Марк старался не смотреть в сторону «прозрачной» стены. Но вряд ли это обманет заключерного, которого уже ведут на допрос. Что сказать Гаю Флакку? Как убедить? Марк не знал ответа. Голос предков молчал. Возможно, это обычная подавленность. Подобное чувство охватило почти всех патрициев Лация. Обреченность. Она читалась во взглядах, в плотно сжатых губах, в рукопожатиях. Они знали, предчувствовали… это когда-то начнется. Равновесие не может длиться вечно. И вот — началось. Патрициев слишком мало. Они — одни. Весь галанет буквально фонтанировал радостью. Одни миры сдержанно, другие с бурным восторгом приветствовали атаку плебеев. «Давно бы так…» «Уравнять», «Стереть», «Уничтожить…» Прочитанные лозунги все еще прыгали перед глазами Корвина, как будто голограммы так и не удалось погасить.
Аристократы Китежа, прежде верные друзья Лация, всерьез обсуждали возможность союза с Неронией и войны с Лацием. Мятеж плебеев сыграл тут не последнюю роль.
«Я только что обрел память, — думал Корвин. — И что же? Я должен ее опять утратить? Забыть, что мой отец вел особо важные дела, забыть, как он воевал, как влюбился в мою мать… И что мне останется помнить? Усадьбу Фейра? Приказы барона? Рабский ошейник? Удары кнута Жерара? Нет уж. Лучше смерть».
Шлюз открылся — черная ухмыляющаяся пасть выплюнула в комнату человека в черном комбинезоне. На груди кружок, на спине — тоже. Лицо худое, жухлое, с запавшими щеками и острыми скулами, короткие седые волосы лохматятся во все стороны. Глаза темные, взгляд настороженный. Нос орлиный. Сходство с Флакком? Скорее угадывается. Оно присутствовало изначально — тот же овал лица, те же скулы, тот же нос и разрез глаз… Но такое впечатление, что человек старательно это сходство стирал всю жизнь. И почти преуспел.
— Садитесь, Гай. — Корвин указал арестанту на стул. — У нас будет долгий разговор. Хотите кофе?
Гай не ответил, присел на самый кончик стула, положил руки на колени. Смотрел прямо перед собой. То есть видел и одновременно не видел Марка.
— Вы мне можете помочь, Гай. Вы всем можете помочь…
— Что вы еще хотите узнать от меня? — прервал следователя заключенный. — После эликсира правды и допроса под гипнозом? Что я мог скрыть, префект Корвин? — Гай Флакк улыбнулся. Но не Марку, а кому-то третьему, кого он видел прямо перед собой.
— Всего лишь хочу с вами поговорить.
— О чем?
— Почему вы вступили в секту? Почему ненавидите патрициев?
— За то, что нобили выпячивают свое превосходство, — почти без запинки отвечал Гай Флакк.
«Объяснение слишком примитивно», — шепнул голос предков.
— Слишком примитивно, — сказал Корвин вслух.
— Из-за того, что мои родители зачали меня на корабле… и я не получил в наследство память… Меня лишили титула патриция и права наследовать усадьбу, права жениться на патрицианке, избираться в консулы и заседать в сенате… Мне никогда не командовать «Сципионом». Все, на что я мог рассчитывать, — служба на каком-нибудь вспомогательном корабле сопровождения или на грузовике. Я вмиг утратил столько, что поневоле задумался: но ведь всего этого лишено большинство населения Лация. Я просто стал таким, как большинство.
— Только в этом причина? — спросил Корвин.
— Неужели мало?
— Мало для того, чтобы похищать детей.
— Мне хватило.
— Ваш старший брат выбрал карьеру легионера, а не пилота, лишь бы не задеть ваши чувства.
— Надо же! Какое благородство! А вот Эмми не играла в благородство и стала пилотом.
— Эмми погибла. Ее разорвал на части анимал. Страшная смерть… Вы ей завидуете?
Кажется, Гай смутился. Передернул плечами. Потрогал кончик носа.
— В детстве… когда она была совсем маленькая… крошка… я дразнил ее и доводил до слез. Была одна сказка о бедном Мурлыке, котенке, которого бросили его хозяева. «Бедный Мурлыка хотел молочка…» Стоило Эмми услышать эту строчку, как она уже ревела в три ручья. Я мог так доводить ее часами. Когда сестрица выросла, она захотела превратить монстра в человека. Но забыла, что анималы ненавидят людей. Всех без исключения. Эмми погубила сентиментальность, вы не находите?
— Вам по-прежнему нравится издеваться над детьми?
— Ненависть — великое чувство. Она разрешает все. Там, где жалость, сентиментальность, предрассудки сдерживают, ненависть служит универсальной отмычкой. Бешеная ненависть… Какое замечательное выражение! Не правда ли?
«Он изображает злобу… Нет, не верю… не верю…» — шептал голос предков. И Корвину почудился в этом коллективном и всегда безличном голосе живой страх.
«А если не изображает? Как мне понять его тогда? — думал Марк. — Как я могу понять его, если не испытывал никогда таких чувств. Ни я, ни мои предки… Бешеная ненависть… К кому я могу испытывать такое? »
Барон Фейра… Нет, не подходит.
Жерар. Надсмотрщик Жерар, которого хладнокровно застрелил трибун Флакк. Если бы этот тип вновь был жив и вновь Флакк стоял бы напротив Жерара и целился бы в грудь садиста из игломета, что бы сделал Марк? Крикнул бы «Пли!» или, напротив, «Не надо!»
— Да, — сказал Корвин вслух.
— Что — «да »? — не понял Гай.
— Хорошее выражение «бешеная ненависть». Но только выражение. Два слова… Не вы все это организовали, Гай. Вы — глава радикальной партии. Вернее даже, небольшой группы. Но не убийца.
