Усадьба с приданым (СИ) - Снежинская Катерина

Маша слушала соловья и бурную деятельность, развивающуюся за кругом света от голой лампочки.

– Слушай, а как там Михалыч-то? – спросила Мельге тихо, пытаясь разодрать слипающиеся глаза.

– Да нормально, – так же негромко отозвался дрессировщик, – выздоравливает. Скоро выпишут.

– Он всё-таки отравился?

– Да ничем он не травился, Мань. Махнул пару стаканов, полез слесарить, да навернулся и долбанулся башкой о верстак. Вот и всё.

– А почему все решили, что он отравился?

– Почему, почему. Что ты, Мухлово не знаешь? Откуда тут все слухи берутся?

Маша улыбнулась лампочке и мошкаре, с завидным упорством бьющейся о горячее стекло. Да уж, пожалуй, теперь она Мухлово знала. Пусть ещё и не слишком хорошо.

***

Клад всё-таки нашли, но уже к утру, когда солнышко проснулось и сладко потягивалось, собираясь вставать. Что случилось с фонтаном, Маша спросить не решилась, подозревая, что ничего хорошего с ним не могло быть по определению. Даже сквозь сон, а они так и продремали с Сашей на полянке, Мельге слышала, как что-то ломается, рушится, будто с гор сель сходит, и кто-то жутко матерится. Марии почему-то подумалось сквозь сон, что это Саня на бульдозере наехал Кольке на ногу.

Почему на бульдозере? Или эти ненормальные на самом деле бульдозер пригнали?

Мария Архиповна с силой протёрла туманящиеся глаза.

– Ну давай, Маш, открывай! – поторопила встрёпанная, смахивающая на ведьму Ирка.

Мария рассеянно кивнула, опустилась на колени с небольшим, чуть больше обувной коробки, сундучком. Он и вправду походил на клад, вернее, на его упаковку: сбитый из аккуратно подогнанных досок, опоясан бронзовыми, тронутыми чернотой перетяжками в выпуклых шляпках гвоздиков, с бронзовыми же уголками. Не хватало лишь комьев земли, зато на ажурной ручке болтался обрывок паутины. А вот замок кто-то предусмотрительно сбил, искалеченная дужка торчала немым укором.

– Машенька, ну пожалуйста, – умоляюще прошептала над головой Алла. – Открывай, а!

Мельге снова кивнула, обеими руками заправила волосы за уши и решительно откинула громко скрежетнувшую крышку. Странно, но на неё не пахнуло ни затхлостью, ни гниением, ни сырой землёй, а чем-то терпким, чуть горьковатым. Сандалом, что ли?

Мария аккуратно достала свёрток, лежащий сверху, растерянно оглянулась. Ирка, подсуетившись, расстелила на мокрой траве санин свитер. Маша бережно развернула хрусткую пергаментную бумагу, расправила ладонью. В свёртке оказалось крошечное, будто на куклу сшитое, платьице из пожелтевшего батиста, щедро украшенное кружевами и ленточками, а ещё такой же чепчик.

– Это что? – спросил, кажется, Колька.

– Думаю, крестильная рубашка, – не поднимая головы, ответила Мария Архиповна, вынимая из сундучка Евангелие, осторожно приподняла обложку.

Бумажный листок спланировал ей на колени. «Молись за рабовъ божьихъ» каллиграфическим почерком, но почти совсем выцветшими чернилами, было выведено сверху, а дальше длинный-длинный список имён.

Под Евангелием нашёлся томик «Анны Карениной», выпущенный в Петербурге в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году и с засушенной веточкой жасмина между страниц – они раскрылись сами. Пачка писем, перевязанных лентой. Корявенький, не сразу и разберёшь, что изображено, детский рисунок, подписанный: «Папѣ въ день ангела». Две венчальные свечи. Заскорузлый, чем-то испачканный платок. Георгиевский крест третьей степени в бархатной ювелирной коробочке. Простенький серебряный медальон сердечком с русой прядкой волос внутри. Тряпичная, почти разлезшаяся на нитки куколка.

– Вот это вот клад? – прогудел Саня. – Было из-за чего огород городить.

– Для них клад, – почему-то шёпотом сказала Ирка. – Софочкины сокровища.

– Чего же с собой не забрали-то? – с плохо скрытой под неодобрением слезливостью, спросила колькина жена.

– Кто ж теперь скажет? – отозвалась Маша, бережно укладывая сокровища обратно в сундук. – Не успели, наверное. Они ж эмигрировали. А, может, просто не смогли. Разве теперь это важно?

Ей никто не ответил.

***

В доме было ещё сумрачно и очень тихо, будто усадьба замерла настороженно, выжидая. Маша, неловко семеня на цыпочках, подошла к лестнице, погладила прохладные, не успевшие нагреться на солнце, перила.

«Ну что, всё?» – недовольна скрипнула половица у печки.

– Всё, – согласилась Маша и покивала, чтоб уж совсем наглядно показать: всё на самом деле закончилось, ничего плохого больше не будет.

«Уезжаешь?»

– Я ненадолго и тут же вернусь, обещаю! – Мария Архиповна судорожно вздохнула и зачастила, боясь. Что не успеет объяснить, что дом опять заснёт, уйдёт в летаргию, за которой ничего уже не будет. – Я понимаю, тебе нельзя одному. Ты же помнишь, как это, когда семья большая и все вместе. И чтоб радость и солнце. И когда всем до всех есть дело. И любовь. И никто никого не предаст, потому что это невозможно! – Маша всхлипнула, не от жалости или вдруг нахлынувших сантиментов, хотя и они тоже были, а потому что слова, вроде бы те самые, нужные и правильные, показались пафосными, ненатуральными, затёртыми и затёртыми. – Я очень постараюсь! Клянусь, очень-очень постараюсь.

И тут что-то случилось. Это не было миражом или бредом, Мария не увидела, а будто вспомнила уже виденное. Брошенные у двери санки, подсвеченный красным огнём зев пышущей жаром печки, немного нелепая, чуть кривоватая ёлка, украшенная как попало повешенными шариками, упирающаяся лапами в неудобно вылезший на середину комнаты печкин угол. Залитая осенним холодноватым солнцем веранда и громадные жёлтые яблоки на блюде. Сонная летняя жара, разлитая по лестнице, а в ней ярко-красный мяч. Клетчатый, солидный, совершенно шотландский плед на диване и на столике рядом жёлтая кружка с весёлой мордой. Слепые, лобастые и лапастые щенки, бессмысленно возящиеся в корзине.

А ещё: «Александр Александрович Первый!» – в голосе столько гордости, словно он Александра Александровича собственноручно и в одиночку изготовил. «Окстись, солнце моё! Какой Александрович? Ты же по паспорту Алексис. Тогда уж Алексисович». «Он Александр Александрович. И не спорь со мной, Мань!»

А ещё: «Мам, ну скажи ему! Почему он у меня помаду отобрал?!» «Да её вчера какой-то малолетний му-у… мужик у ворот ждал!»

А ещё: «Я уже достаточно взрослый, чтобы решать, как мне жить!» «Блин, Мань, когда они успели вырасти?»

Потом появится Александр Александрович Второй и, может, даже третий. Но до этого ещё долго, ещё много-много солнца, и дождей, выстукивающих по крыше веранды, и сияющего, так что глазам больно, снега. Так много всего, что и не сосчитать. Нет, просто не будет никогда, временами станет казаться, что всё совсем невыносимо, но это быстро пройдёт. Просто потому…

Ну просто потому, что они вместе, они есть друг у друга, а у них всех есть этот дом. Как же может быть иначе?

– Мань, – позвали сзади так неожиданно, что Мария Архиповна, чересчур увлёкшаяся воспоминаниями о будущем, даже пискнула с испуга. Саша, стоявший по ту сторону окна, сложив узловатые руки на подоконнике, смотрел серьёзно, даже сердито. – Мань, пойдёшь за меня замуж?

– В декабре? – уточнила Маша.

– До декабря тебя инопланетяне украдут. Или ты умотаешь барабашку искать. Завтра пойдёшь?

– А зачем?

– Ну, вообще-то, – дрессировщик воровато покосился в сторону. – Ну-у… Я тебя… это… Люблю, в общем.

– Добренко, я, вообще-то, ещё развестись не успела.

– Не вопрос. Устроим, – кивнул дрессировщик.

И впрямь не вопрос, этот устроит. Кто бы сомневался?

Невидимый из комнаты Арей подтверждающе скульнул, мол: «И не сомневайся!»

[1] БТИ – бюро технической инвентаризации, организации, осуществляющие государственный технический учёт и техническую инвентаризацию объектов недвижимости в России.

КОНЕЦ