Геннадий Прашкевич - Пять костров ромбом
— Кстати, как вас зовут? — выпустив тонкую струю дыма, спросила она.
— Петр… Петр Ефимович Свиркин, — чуть запнувшись, ответил оперуполномоченный.
Ершова откинулась в кресле, полы халата чуть распахнулись. Взгляд Свиркина невольно скользнул по ногам собеседницы, и он тут же отвел глаза в сторону, но сделал это так быстро, что женщина рассмеялась. Забавляясь его смущением, она закинула ногу на ногу.
— Вот уж не думала, что угрозыск умеет краснеть.
Петр почувствовал, что действительно вот-вот начнет покрываться краской, и сделал строгое, может даже чересчур строгое лицо. Кашлянув, официальным тоном произнес:
— Зинаида Прокопьевна, давайте все-таки поговорим о вашем муже.
— О бывшем муже.
— Насколько мне известно, брак у вас не был расторгнут.
— Юридически да, но незадолго до гибели Александра мы решили расстаться. Он ушел, стал жить в мастерской. Я не могла уговорить его пойти в ЗАГС.
— Он не хотел развода?
— Да, это была моя инициатива, — после некоторого раздумья ответила Ершова. — У него была какая-то странная позиция: тебе надо, ты и разводись, меня не трогай… С ним вообще в последнее время перед его смертью было тяжело разговаривать, ни до чего ему не было дела.
— Почему вы решили расторгнуть брак?
Зинаида Прокопьевна затянулась сигаретой и изучающе взглянула на оперуполномоченного.
— Вы не, женаты?
Вопрос застал Петра врасплох, но Ершова, вероятно, не ждала ответа, она думала о своем и спросила машинально. Пока Свиркин соображал, как лучше ответить; сказать ли, что он давным-давно устал и от жены, и от семейных забот, либо честно признаться, что холост и о браке еще не успел подумать, хозяйка, взвешивая каждое слово, произнесла:
— Не знаю, поймете ли вы меня… Должно быть, когда я выходила за Александра, я все-таки любила его… Объективно говоря, он был не таким уж плохим человеком. А потом, потом все куда-то пропало. Как в таких случаях говорят, быт заел… К тому же, детей не было. Сначала он не хотел, а потом уж и я была против. К чему, когда нам друг до друга дела не было?.. Хотите кофе?
Ершова резко поднялась с кресла. Если бы Петр отказался, она все равно нашла бы повод пойти на кухню, уйти в другую комнату, заняться каким-нибудь неотложным делом, чтобы только не возвращаться к тому, о чем сейчас говорила, чтобы сбежать от внезапно прорвавшейся откровенности, а если и вернуться к этому разговору, то после небольшого тайм-аута и с другим настроением.
— Не откажусь, — сказал Свиркин.
Ответ оперуполномоченного застал Ершову на кухне. Через несколько минут запах кофе заполнил квартиру.
— Вам с сахаром?
— Если можно…
— Можно, можно, — повеселевшим голосом ответила Зинаида Прокопьевна.
Маленький поднос с двумя крошечными сине-золотыми чашечками, над которыми вился парок, выглядел очень симпатично.
Петр, протягивая руку за чашечкой, проглотил слюну. С удовольствием прихлебывая обжигающий ароматный напиток, он, как бы между прочим, проговорил:
— Что ж раньше-то не разводились?
Это было сказано таким товарищеским миролюбивым тоном, что Ершова, сама не заметив того, совершенно искренне, без тени надменности, ответила:
— Знаете, наступает такой момент, когда начинаешь думать, а стоит ли продолжать, и что, собственно говоря, продолжать? Ведь все равно ничего не получится. Не лучше ли сейчас, пока не поздно? Мне ведь не двадцать лет…
— А сколько? — простодушно поинтересовался Свиркин.
Хозяйка улыбнулась:
— А вы как считаете?
Петр посмотрел на нее, надеясь, что вопрос был задан риторически, но она, продолжая улыбаться, ждала ответа. Оперуполномоченный, хоть и не первый день работал в милиции, плохо разбирался в возрасте молодых женщин, да и как тут разберешься, когда от двадцати до сорока одеваются одинаково, а вдобавок еще и косметика. Он понял, что придется отвечать, прикинул десять лет замужества Ершовой и неуверенно сказал:
— Лет двадцать восемь…
Зинаида Прокопьевна расхохоталась:
— Ой, Петр Ефимович, не думала, что вы комплименты говорить будете.
Потом как-то сразу оборвала смех. Лицо стало грустным и подурнело, казалось, даже кожа на щеках повяла, утратив свою упругость. Петру бросились в глаза два черных волоска на подбородке, и он с удивлением сделал вывод, что красивые и надменные лица могут быть такими же усталыми и печальными, как и лица людей мало привлекательной внешности.
Но Ершова взяла себя в руки, выпрямилась и опять улыбнулась:
— Немного не угадали, мне через месяц тридцать шесть, но я еще ничего, правда?
Свиркин не мог с этим не согласиться, однако, только неловко пожал острыми плечами и, помолчав, спросил:
— Зинаида Прокопьевна, каким был ваш муж?
— Каким? — хозяйка помедлила. — Очень сложным, трудным человеком. Он думал только о себе, был занят только собой и своими работами. Эгоцентрист в полном смысле этого слова. Все время в мастерской — днями, ночами, неделями. А то укатит на месяц, на два на творческую дачу. Обо мне напрочь забывал. Ходили слухи, что в мастерской он вел отнюдь не схимнический образ жизни. Когда я первый раз услышала об этом, мне было очень неприятно, а потом, потом стало совершенно безразлично. Ведь в конце концов, какое мне дело до этого?.. Даже если у него не шла работа, он находил любой предлог, чтобы сбежать из дома. То к друзьям, то по делам, то просто на рыбалку. Надо же, нашел себе занятие!
— Он часто рыбачил?
— Я бы не сказала. За удочку он хватался, как за соломинку, когда у него все валилось из рук, в самые критические минуты. Говорил, с удочкой хорошо думается. Вот и додумался…
— Вы считаете, это был несчастный случай? — негромко опросил Петр.
Ершова задумчиво провела тонким пальцем по полированной поверхности журнального столика и так же негромко ответила:
— Трудно оказать… Скорее всего, он утонул случайно. Хотя… в последнее время нашей совместной жизни, — она горько усмехнулась, — если нашу жизнь, вообще, можно назвать совместной, он был все время, как на взводе. Работа не шла… Не мог найти тему, которая захватила бы его, кричал, что заставляют делать халтуру. Александр всегда был очень, даже излишне, эмоционален, подвержен вспышкам настроения. Кто знает, может, очередной взрыв отчаяния толкнул его в воду?.. Тем более эти ужасные стихи в мастерской. Вообще-то, он часто писал стихи, но, откровенно говоря, они у него не получались. Он и сам это понимал, поначеркает несколько блокнотов, потом изорвет и выбросит, черев месяц снова строчит. Но чтоб на стене… Такого с ним не бывало.
