Очевидное-Невероятное (СИ) - Главатских Сергей
… тягать штангу, чтобы те при случае могли за себя постоять.
— Штангу, ага! — засомневалась министерша. — Знаем мы!
— Воблина Викентьевна! — угомонил шалунью Густав Карлович. — Не заставляйте лишний раз произносить ваше имя, от этого у людей портится настроение! Продолжайте, Добрыня Никитич!
Одна надсадилась. Или две… Сколько-то… Дальше суд, условный срок, общественное призрение… Товарная-Сортировочная, работа грузчиком… И снова дети, на этот раз — на подъездных путях… Детей отшвырнул, а самого отбросило метельником электровоза… И всё. Как не велик был в плечах бывший физрук, электровоз оказался сильнее! Дальше — Очевидное-Невероятное…
— Послушайте, а это точно можно называть сошествием в Рай? — Голос художника Репина — куда менее выразительный, чем его рука. — А то я тут начал одну картину, «Бурлаки на Волге» называется. Так вот лица моих соплеменников абсолютно соответствуют лицам героев с полотна. Писал, как говорится, с натуры.
— Можно, — заверил художника Ангел 4. -Только так и можно это назвать! Человек бросил вызов железному монстру — это, по-вашему, не чудо? Спасибо, Добрыня. — Густав Карлович собирался пожать парню руку, но в последний момент почему-то раздумал. — И поверьте мне, как бывшему травматологу, лёгкая контузия — не самый худший выход из вашей ситуации… В сравнении с крушением поезда. Итак, «Товарная-Сортировочная» можно ведь так определить момент истины всей вашей предыдущей жизни?
— Пожалуй, — не раздумывая согласился Добрыня. — «Столичная» и «Особая» тоже ничего…
— Ну что ж, — с удовлетворением подытожил Ангел 4. - призываю всех последовать примеру нашего достойного товарища. И не забывайте, пожалуйста, коротко и ёмко определять свой момент истины. Поехали! Арина Родионовна, открывайте.
Музыканты заиграли Бетховена, после чего министерша ловким движением отворила дверцу-заслонку, расположенную в окружии плахи и вынула из её чёрного чрева большую картонную коробку, доверху набитую ёлочными игрушками. Я ждал этого момента и был уверен, что подобных игрушек я никогда раньше не видел. И я не ошибся в своих ожиданиях!
Тут снова хочу отвлечься. Но ненадолго. И, видимо, в последний раз. Рассказ мой близится к завершению и нет уже ни времени, ни возможности откладывать что-то важное в дальний ящик. Точнее, коробку. Картонную.
Сама процедура украшения ёлки довольно проста и знакома каждому человеку. Она является одним из наиболее знаковых воспоминаний детства и демонстрирует тот редкий архетип сознания, который формирует нашу личность и делает нас по-настоящему взрослыми. Таких воспоминаний немного: колыбельная мамы, любимая игрушка, кусачая соседская собака и санный след под низким звёздным небом. Какие-то события наша память фиксирует на долгие годы, какие-то навсегда. Какие-то отбрасывает за ненадобностью уже через мгновение после того, как они произошли. У каждого эти события примерно одного порядка. Собственно, только они одни и заслуживают право называться событиями, всё остальное — всего лишь явления атмосферного порядка.
Игрушек в картонной коробке моего детства немного, каждая из них — на вес золота, поэтому все они проложены толстым слоем ваты и сама эта вата с каждым годом всё более рискует превратиться в пыль. У меня таких игрушек несколько, все они живы для меня и по сей день.
В домике из тончайшего стекла до сих пор тёплым светом горит окошечко, а с крыши, присыпанной толстым слоем снега, свисают ледяные сосульки. Снега так много, что он способен раздавить хрупкий домик в мелкую крошку, но домик цел! Как цела и невредима сама Земля, несущаяся в вихре нескончаемых метеоритных потоков! Я не знаю, кто живёт в этом домике, но я, зато твёрдо знаю, что меня там ждут и именно там — моё последнее, окончательное убежище! И нет в мире света теплее и живее, чем в том заледенелом окошке. А ещё в моём вечном владении кем-то когда-то надкусанное пенопластовое яблоко. Особенно румяное и ароматное на еловой ветке по соседству с домиком! Третья игрушка — картонный петух с выцветшим от времени, оперением. Таких петухов не бывает, у моего — два клюва. А ещё фонарик на макушку, как домик, яблоко и петух — единственный в своём роде. Все они, до того, как попасть в мою коробку, существовали миллионы лет, каждая из этих игрушек помимо всего прочего — безусловная археологическая ценность!
Будете смеяться, но я слышал теорию, будто традиция массово украшать священное дерево исходит от древних индейских племён и, что пресловутое золото инков, ничто иное, как коробка новогодних игрушек.
Исходя из этой логики, ритуальные предметы, символизирующие ушедшую эпоху и приготовленные для инициации Густавом Карловичем и Ариной Родионовной, должны были стать чем-то вроде древних архетипов сознания, с которыми каждому предстоит персонально распрощаться, дабы перебраться на следующий, более высокий уровень существования, да, что там более высокий — максимально возможный!
Если же говорить медицинским языком, куда более уместным в данных обстоятельствах, каждый из участников праздника должен был выявить причину болезни, приведшей его сюда и окончательно излечиться от недуга!
Что это были за игрушки и почему они меня так удивили?
Давайте по порядку.
Первым, разумеется, к ёлке отправился бывший Комиссар: первый сказал — первый пошёл. Пошёл не с пустыми руками, а с погремушкой в виде пол-литровой антиколиковой бутылки для вскармливания с силиконовой соской в виде солёного огурца. Игрушку посвящаемому торжественно вручила Арина Родионовна. В этом теперь состояла её основная обязанность.
Бутылка-погремушка была повешена на еловую лапу с невероятной лёгкостью и смотрелась весьма органично, словно вернулась домой. Ёлка, таким образом, на какое-то время превратилась в бутылочное дерево и вместо духа смолы и шишек источала густые ароматы портвейна, кильки и деревенского очкового отстойника. Сам же вешатель несколько волшебных минут, открыв рот, стоял в позе телеграфного столба, видимо, переживая какую-то очень серьёзную премьерную медитацию.
Бетховена поменяли на «Шумел камыш» и Ангел 4, позаимствовав у барабанщика литавры, произвёл несколько громоподобных ударов тарелками, после которых у многих из присутствующих лопнули ушные перепонки.
Случились по этому поводу и аплодисменты, но они в силу известных обстоятельств, особого эффекта не имели.
Регламент был определён, что делать понятно, поэтому процедура потекла сама собой — планомерно и без затяжек. Надо отдать должное оркестрантам — на этот раз они с каждым выходом ловко перестраивались на новое музыкальное сопровождение и делали это не в пример умело. Какие-то мелодии даже можно было «узнать в лицо», правда не по звучанию, а, скорее, именно по выражению лиц исполнителей!
Получив от Добрыни чистосердечное признание в том, что он с этого момента совсем другой, новый человек и поздравив его с успешной инициацией, Густав Карлович пригласил к Сакральному Коробу, именно так они просили это называть, следующего клиента-перерожденца. Им оказался неутомимый триумфатор ледовых побоищ. Он получил пластмассовую клюшку и предложение, отдав славному орудию нескончаемых побед последнюю почесть, навечно повесить его на ёлку!
— Шайбу! — заорал кто-то.
Крик был тут же подхвачен миллионом восторженных больных, в смысле, болельщиков!
Тогда парню выдали и шайбу. Правда, тоже из пластмассы.
Бросившись в свою последнюю атаку, бомбардир вышел с ёлкой один на один, после чего трофеи заняли место вечного упокоения, аккурат справа от поллитры.
— Гол! — крикнул кто-то и по эмоциональному посылу я сразу понял, что это Ленин.
Бомбардир, как и бывший Комиссар, о чём я забыл сказать, получил из рук Густава Карловича документ, подтверждающий гражданство Очевидного-Невероятного. Вручались, разумеется, оригиналы, копии же новых паспортов Ангел 4 оставлял у себя в качестве фактического материала к диссертации.
— Это именно паспорт, а не какая-то там история болезни, — презентуя документ, сказал диссертант. — Ибо, какая может быть история у того, чего нет в принципе!
