Песах Амнуэль - Месть в домино
— Наверно, так он сказал журналистам.
— Могу себе представить, как эта братия сейчас гоняется за беднягой Винклером!
— Том мне звонил недавно, перед тем, как ты проснулся. Он не выходит из номера, в коридоре, по его словам, дежурят детективы, кто-то из журналистов пытался войти под видом уборщика, но охрана его задержала.
— Послушай, — сказал я, — а тебя почему оставили в покое? Мы спокойно сидим, пьем кофе, разговариваем, и никто не хочет взять у тебя интервью. Странно.
— В холле наверняка сейчас бедлам, — улыбнулась Тамара, — но журналистов не пускают дальше стойки портье.
— Значит, — сделал я вывод, — им известно, что я здесь.
— Наверно, известно, — Тома пожала плечами. — А что? Ты боишься меня скомпрометировать?
— Совсем ни к чему, чтобы твое имя трепали в газетах в связи с убийством.
— Пусть говорят, что хотят. Налить тебе еще кофе?
— Да. Послушай… Ты говорила со Стадлером? Что он намерен делать? Меня он в покое не оставит, это ясно. Он хочет знать, откуда на ручке моего столового ножа отпечатки пальцев Гастальдона.
— А ты не знаешь? — странным голосом спросила Тамара и, как мне показалось, немного от меня отодвинулась — может быть, мысленно, я сейчас воспринимал желания и движения мысли, как физические действия, это было игрой воображения, но так я чувствовал и ничего не мог с этим поделать.
— Нет, конечно, — сердито сказал я. — Если бы знал, то объяснил бы Стадлеру… Он же из-за этого и пытал меня всю ночь, задавал один и тот же вопрос на разные лады тысячи раз.
— И что ты ему сказал? — настойчиво сказала Тома.
— Что я мог ему сказать? Уж ты-то знаешь, что с Гастальдоном я и знаком толком не был! Не очень он мне нравился, если честно. В кампусе у меня он, конечно, не был. А отпечатки пальцев на ноже… Я думаю… То есть, мне понятно, что это склейка, но я не могу найти физический момент ветвления… Пытаюсь что-нибудь вспомнить. Если не вспомню, то и Стадлеру объяснить ничего не смогу. Не излагать же ему принципы многомирия, он решит, что я над ним издеваюсь.
— Значит, — сказала Тамара. — Ты не помнишь, что случилось с твоим ножом прошлым летом?
— Прошлым летом? — с подозрением сказал я. — Стадлер и с тобой успел поговорить?
— Нет. Почему ты не хочешь ответить?
— Господи! — вспылил я. — При чем здесь…
Я прикусил язык.
— Ну что? — сказала Тома и придвинулась ко мне ближе — не мысленно, а на самом деле. Конечно, я воспользовался моментом и обнял ее за плечи, а другую руку положил на колено.
— Я этим ножом собиралась нарезать овощи для салата, — Тома говорила мне на ухо, будто пела, такое тишайшее pianissimo, очень трудное, но кто это понимает, обычно думают, что тихо петь легко, куда труднее петь в полный голос, на диафрагму, там все ж таки энергия нужна. — Длинное лезвие и ручка черная, пластмассовая. Он?
— Он, — согласился я. Мне трудно было, да и ни к чему шептать так тихо, будто в ножку дивана Стадлер вмонтировал микрофон. Мог бы, конечно, надо будет проверить. — Я вспомнил, Тома.
Теперь я действительно вспомнил. Вспомнил бы и раньше, но ведь с Гастальдоном я познакомился недавно, а история с ножом случилась несколько месяцев назад, я мог точно назвать дату, потому что не так уж часто Тамара приезжала ко мне в кампус, а тот день я прекрасно помнил по совершенно другой причине: мы гуляли по университетской роще, посаженной лет двадцать назад и теперь разросшейся настолько, что с непривычки можно было и заблудиться, если сойти с дорожки. Мы гуляли, и вокруг было так тихо и до такой степени никого, будто мы находились не в паре миль от городского центра развлечений, а в сибирской тайге, и что-то вдруг на нас обоих нашло, мы стали целоваться так, будто делали это впервые, и, конечно, совершенно случайно там оказался неглубокий овражек, покрытый высокой травой под раскидистым деревом — кажется, это был дуб, но, скорее всего, я ошибаюсь, да это и неважно, — мы повалились в траву, одежда на Томе раскрывалась в моих руках, как пропаренные капустные листья, а что было потом, можно только вспоминать с ощущением счастья и наслаждения, а описывать словами не только нет никакой возможности, но и необходимости нет тоже: тот, кто хоть раз это испытывал, поймет меня без слов, а тот, кому не довелось испытать ничего подобного, любые слова найдет фальшивыми, потому что так и есть на самом деле — слова не передают сути, скользят по поверхности…
Я поймал себя на том, что вспоминаю вовсе не то, что нужно. Из рощи мы вернулись к вечеру — голодные, естественно, и Тома начала сооружать из моих припасов нечто, соответствовавшее нашему настроению: не омлет же готовить после такого чудесного дня, на самом деле!
Она попросила подать ей острый нож, я протянул рукояткой вперед, и — то ли лезвие оказалось скользким, то ли пальцы мокрыми, — нож выскользнул у меня из руки, и я отчетливо услышал, как он с легким звоном упал на пол. Я сказал Томе: «Извини, бывает», наклонился, чтобы поднять нож, но его не оказалось там, где он должен был лежать, если падал согласно закону всемирного тяготения. В недоумении я похлопал ладонью по полу и подумал, что нож, вероятно, подскочил от удара и оказался… где? Под столом, наверно, или под плитой, что хуже, потому что тогда придется его оттуда выковыривать с помощью чего-нибудь плоского: линейки, например.
Следующие полчаса мы с Томой ползали по полу и искали то, чего там, как мы уже поняли, просто не было. Мы отодвинули плиту, и Тома вымела оттуда горку мусора, в которой я обнаружил одну из своих авторучек и квитанцию об оплате счета за электричество за декабрь прошлого года. Мы даже шкафчик сдвинули, хотя вероятность того, что нож мог оказаться в трех метрах от места падения, равна была нулю.
— Послушай, — сказала Тома, в конце концов, — я понимаю, что у тебя охотничий азарт. Мне лично все равно, куда твой нож закатился. Дай другой, или мы останемся без ужина, а я голодна, как черт.
Естественно, я так и сделал — правда, другой нож был не таким острым, и, если говорить честно, не таким любимым, а я хотел, чтобы Тома резала овощи моим любимым ножом. Что тут такого: любимая женщина, любимый нож, любимый салат «оливье»… Пока Тома готовила ужин, я ходил по кухне, взглядом оценивая, какие траектории должен был бы описать нож, чтобы оказаться, например, за вытяжной трубой. Траектории получались фантастическими, противоречившими не только закону тяготения, но и всем остальным трем законам Ньютона. Я оставил это пустое занятие, когда Тома позвала за стол, и помню, что все-таки подумал о склейке, но салат, несмотря на то, что овощи были нарезаны хотя и любимой женщиной, но не любимым ножом, оказался необычайно вкусным, и я забыл обо всем на свете, тем более, что потом мы оказались в спальне, это было, конечно, не так романтично, как в роще, но не менее чувственно, а рано утром я встал, чтобы приготовить тосты и кофе, пока Тома досматривала предпоследний сон (из последнего я намеревался ее вытащить с помощью поцелуя), и почему-то не удивился, когда, войдя в кухню, еще с порога увидел свой любимый нож, лежавший, как ни в чем не бывало, на краю кухонного столика.
