Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас
Марианна улыбнулась.
Она не представляла, что еще может сделать.
Потом все произошло очень быстро: трое волков выскочили из канавы, грязные, перепачканные землей, со зверским видом. Даже Марианна, хорошо их знавшая, испугалась. Мужчина вытаращил глаза, сказал какое-то слово, должно быть ругательство, а дети, два крошечных создания при виде приближающейся смерти, съежились от ужаса на заднем сиденье.
Белый схватил водителя за горло и резким рывком сломал трахею. Серый открыл заднюю дверцу и сгреб в охапку обоих детей. Он с силой ударил две светловолосые головки о кузов, раздался звон тамбурина, брызнула кровь, почти золотистые волосы окрасились красным.
Марианне пришло на память украшение от Шанель.
Дети в лапах Серого больше не шевелились.
Все было кончено.
Марианну затошнило, темная пелена заволокла глаза, она потеряла равновесие, но удержалась за машину.
— Как ты? — спросил Белый.
— Ничего.
— У нас не было выбора.
— Я знаю.
Марианна спросила себя, сколько времени ей понадобится, чтобы забыть лица этих двух детей.
— Садись, — приказал Белый, указывая на заднее сиденье.
Она села, Белый устроился рядом.
Она вся дрожала и злилась на себя за то, что дрожит. Белый обнял ее и поцеловал.
Большой волчий язык, обвившийся вокруг ее языка, привел Марианну в себя.
Она поняла, что забудет быстро.
Дом выглядел старой забытой развалиной, но на поверку оказался не в таком уж плохом состоянии. Разумеется, внутри стояла стужа. Разумеется, в комнатах витал острый запашок плесени, а от того, что когда-то было краской, остались болезненные проплешины, изображавшие на стенах карту диковинного мира. Но в общем, жить было можно. Бланш занялась маленьким электрическим бойлером, который чудесным образом соблаговолил включиться.
— Советское значит отличное, — сказала она с ноткой гордости, — эти штуки были задуманы, чтобы работать несколько веков и выдержать ядерную зиму.
— А откуда электричество? — удивился Жан-Жан.
Бланш снова улыбнулась и показала ему маленькое бетонное сооружение между деревьями в сотне метров.
— Мы здесь недалеко от побережья, и после падения Берлинской стены моя бабушка вынесла маленький атомный генератор с заброшенного маяка на Карском море. Это тоже построено на века.
— Смекалистая у тебя была бабушка…
— В Советском Союзе все, знаешь ли, были немного инженерами.
Температура в доме понемногу поднималась. Бланш распахнула окна и впустила лесной воздух.
Они провели большую часть дня, расчищая первый этаж дома от прогнивших, проржавевших, разъеденных годами сырости вещей, которыми он был завален: тут были металлические ящики, колченогий стул с резиновым сиденьем, заросшим грибком, ведро со всяким мусором… Под вечер они положили у почерневших чугунных труб радиатора большой походный матрас, валявшийся в багажнике машины.
Жан-Жан лег рядом с Бланш, оба устали, в доме теперь было по-настоящему тепло. Она прижалась к нему. Жан-Жан смотрел на ее лицо, в электрическом свете кожа приобрела красивый оттенок меда, он погладил ее по щеке.
— Ты не должен тревожиться, — сказала она, — голодать мы не будем, за домом есть огород, надо только расчистить. В озерах полно рыбы. А потом, когда тебе надоест, есть город всего в двух часах езды…
— Я ни о чем не тревожусь. Я никогда не был так спокоен.
Она поцеловала его.
— Ты не жалеешь о своей прежней жизни?
— В моей прежней жизни не было ничего хорошего.
— Правда, ни сожалений, ни тревог?
— Нет. Ничего подобного.
— Это было так ужасно?
— Нет, не ужасно… Это… — Жан-Жан задумался. — Это было, как надевать каждый день брюки и жилет в клетку. Работаешь, встречаешься с людьми, живешь своей жизнью, но чувствуешь, что с тобой что-то не так. А потом однажды вдруг понимаешь, что просто-напросто не любишь клетку, берешь и переодеваешься.
— Выглядит очень просто, — протянула Бланш.
— Может быть, это неважный пример, но я устал.
И он тоже поцеловал ее.
Потом незаметно на лес опустилась ночь. Светлая, потому что полярный круг был недалеко, и уже наступила весна.
В какой-то момент Белому показалось, что все пропало.
Из-за поломки «пежо» они потеряли драгоценное время, и машина девки из «Синержи и Проэкшен», которую они так старались не терять из вида три дня, как в воду канула.
Потерять их было катастрофой, он знал, что Марианна этого не поймет, но она не понимала и сложного переплетения побуждений, обуревавших разум Черного, и шаткого равновесия, еще связывавшего Серого со стаей, и того, как жизненно важна была эта стая для него, Белого. Потерять их значило, что огонь, сжигавший душу Черного после смерти их матери, никогда не погаснет и что языки его пламени пожрут всю действительность, включая их самих, в самый короткий срок.
Белый, почти опротивев себе, чувствовал, как проникает в него отчаяние с неотвратимостью опухоли, уверенность, что это конец всему, укоренилась в нем и так разрослась, что он готов был заплакать. Потом, когда маленькая машинка, угнанная у русской семьи, еле тащилась посреди нескончаемого колючего леса, раскинувшегося, казалось, на многие тысячи километров, и Белый чувствовал, как, подобно раскаленной магме вулкана, закипает нервозность Черного, севшего за руль, Серый вдруг крикнул:
— Стоп!
Черный ударил по тормозам, Серый велел ему выключить мотор, и гнетущая тишина накрыла эту часть мира.
Серый вышел, полузакрыв глаза, окутанный туманом, ставшим в сумерках цвета индиго. Черный последовал за ним с видимым недоверием, но вдруг Белый увидел, как на лице брата проступила улыбка.
— Выходи! — скомандовал ему Черный.
Белый повиновался и тоже вышел из машины.
Было хорошо размять ноги и почувствовать, как ласкает лицо прохладный воздух сумерек. За дорогой из густого мрака леса слышались тысячи негромких звуков ночной жизни: бегали мелкие грызуны по подстилке из сухих листьев, садилась на ветку хищная птица, полз жук-навозник в поисках материала для лепки.
Белый закрыл глаза: Боже, до чего ему стало хорошо. Что-то в этом лесу говорило в точности на одном языке с его волчьими генами, и это было восхитительно.
И тогда среди запаха ферментации, который витал, невидимый, вокруг них, Белый почувствовал еще что-то: словно фальшивую нотку в концерте симфонического оркестра, легкую обонятельную шероховатость, что-то чуть тошнотворное по контрасту с окружающим его пиршеством для носа. Он понял, что почуяли Серый и Черный: они почуяли их, девку и парня.
До них было далеко, несколько километров, но они были здесь.
Без малейшего сомнения.
Он пошел будить Марианну, которая спала, свернувшись клубочком, на заднем сиденье.
— Мы нашли их, идем.
Марианна застонала, надулась, но из машины вышла.
— Холодно!
— Пройдемся пешком. Тебе пойдет на пользу.
Бросив машину на обочине, они пошли напрямик через лес.
Сырая земля под их ногами была мягкой, как живот старухи. Марианна, ничего не видевшая в этой темноте, то и дело цеплялась ногами за колючие побеги и сухие сучья, спотыкалась и бранилась.
— Дай мне руку, — сказал Белый.
Они шли больше часа. Марианна поначалу сетовала вслух на холод, на неудобные туфли, на нелепость ситуации. Белый слышал, как она бормочет упреки, предупреждения и просто ругательства, но никак не реагировал, только держал ее за руку, и она в конце концов замолчала.
Они шли еще долго, и Белый почти удивлялся, понимая, лес, ночь и погоня за дичью, след которой они чуяли, — все это ему очень нравится.
Он надеялся, что это не в последний раз.
Он обещал себе, что это не в последний раз.
Наконец, когда эта странная северная ночь подходила к концу, став из темно-синей светло-серой, а запах, на который они шли, ощущался теперь четко, как удар сабли, они вышли из леса на опушку широкой поляны.
