Дженнифер Барнс - Дурная кровь
А потом мы уехали, без предупреждения, посреди ночи.
До тех пор, пока я не произнесла эти слова, я даже не осознавала, что помню о той
ночи что-то, кроме того, как мы с мамой танцевали на обочине.
Кейн посмотрел на меня. На этот раз он действительно смотрел на меня, а не
просто видел во мне черты моей матери.
— Лорелея имела полное право уехать, Кэсси. Полное право забрать тебя с собой.
— Что произошло? — я повторила вопрос в надежде на ответ.
— Этот город был неподходящим местом, как для твоей матери, так и для тебя. Я
многое от неё скрывал. Я думал, что смогу оградить её от этого.
— Вашего отца в Гейтере недолюбливают, — вместо того, чтобы мысленно
профилировать его, я заговорила вслух. — Вы ушли от него, но не уехали из города, — я
вспомнила о том, как Кейн поднял меня на руки, когда мне приснился ночной кошмар. —
Когда мы с мамой уехали, вы не поехали за нами.
Ты злился, когда она уехала? Ты следил за ней? Через много лет ты нашел способ
сделать её своей?
Я не могла задать эти вопросы вслух, так что, вместо этого, я просила его о Лие.
Кейн мельком оглядел закусочную.
— Мы можем прогуляться?
Другими словами, он не хотел, чтобы кто-то услышал то, что он собирался сказать.
Прекрасно понимая, что я получу за это нагоняй, я последовала за ним на улицу.
— Мой отец ценит определенные вещи, — Кейн заговорил только когда мы
оказались в квартале от закусочной. — Верность. Честность. Покорность. Он не навредит
твоей подруге. Не физически. Постепенно он будет становиться для неё всё более
значимым, пока она не станет задаваться вопросом о том, кто она без него, и не станет
делать всё, что он попросит. И каждый раз, когда она усомнится в себе или в нём, кто-
нибудь нашепчет ей на ухо о том, как ей повезло, какая она особенная.
— Вам повезло? — спросила я у Кейна. — Вы были особенным?
— Я был любимым сыном, — ровно произнёс он. Кейн так хорошо контролировал
свой голос, что я не слышала в нём ни капли горечи.
— Вы ушли, — сказала я. Он не ответил, так что я надавила. — Что произойдет,
если Лия захочет уйти?
— Он не станет её останавливать, — ответил Кейн. — Сначала, нет.
От этих слов по моей спине пробежал холодок. Сначала, нет.
— Я бы хотел помочь, Кэсси. Я бы хотел, чтобы у меня было какое-то право
удержать здесь твою мать или поехать за ней, когда она сбежала. Но я — сын своего отца.
Я очень давно сделал свой выбор и принял цену, в которую этот выбор мне обошелся.
Прежде я думала о том, почему Кейн Дарби остался в Гейтере. Что, если он
поступил так не из верности? Что, если таким было его наказание? Я подумала о
Мэйсоне Кайле, друге детства Кейна Дарби.
Что за выбор ты сделал? За что ты раскаиваешься?
— Я никогда не переставал о вас думать, — Кейн остановился. — Знаю, я не твой
отец. Для тебя я, наверное, просто какой-то парень, который однажды встречался с твоей
мамой. Но, Кэсси? Ты никогда не была для меня просто каким-то ребенком.
Моя грудная клетка сжалась.
— Так что, пожалуйста, поверь мне — тебе нужно уехать из Гейтера. Здесь опасно.
Опасно задавать вопросы. Твоя подруга на Ранчо будет в порядке, но ты не была бы,
окажись ты на её месте. Понимаешь, что я пытаюсь сказать?
— Вы пытаетесь сказать, что ваш отец — опасный человек, — я сделала паузу. —
И моя мать уехала из города не просто так.
Ты
Пятерка восхищается работой своих рук. По твоим конечностям стекает кровь.
Пройдут часы, прежде чем вернутся остальные. Часы, прежде чем они спросят тебя,
стоит ли умереть Кэсси и её друзьям.
Нет. Нет. Нет.
Это — ответ Лорелеи и всегда им будет. Но Лорелея недостаточно сильна,
чтобы пережить это. Лорелеи здесь нет.
Сейчас здесь только ты.
ГЛАВА 42
Предупреждение и угрозу разделяла тонкая черта. Я хотела верить в то, что, когда
Кейн Дарби сказал мне уехать из города, он предостерегал меня, а не угрожал мне. Но
если время, проведенное с ФБР, чему-то меня научило, так это тому, что жестокость не
всегда бурлила прямиком под поверхностью.
Иногда серийные убийцы цитировали тебе Шекспира. Иногда самыми опасными
оказывались те, кому ты доверял.
Неконфликтное поведение Кейна Дарби было не более естественным, чем
привычка Майкла напрашиваться на неприятности. Такое спокойствие могло появиться
лишь двумя способами: либо он рос там, где эмоции считали неподобающими — и
наказывали за каждый их выплеск — либо только спокойствием он мог контролировать
окружающую обстановку, где он всегда опасался взрывных эмоций кого-то другого.
Пока я обдумывала это, меня догнал Дин.
— Я дал вселенной обещание, — сказал он, — если Лия выберется оттуда целой и
невредимой, я сорок восемь часов не буду мрачно о чём-то размышлять. Я куплю цветную
футболку. Я спою в караоке и разрешу Таунсенду выбрать песню, — он краем глаза
взглянул на меня. — Что-то узнала от сына Дарби?
Ответ на вопрос Дина застрял у меня в горле. Мы шагали по Главной улице, мимо
викторианских витрин и исторических памяток, пока перед нами не показались железные
ворота аптекарского сада.
— Кейн сказал, что он был любимым сыном, — наконец, произнесла я. — Он
винит себя за это. Думаю, он остается в Гейтере в качестве наказания за, цитирую,
«выбор», который он сделал «очень давно».
— Ты говоришь о нём, — заметил Дин. — Не с ним.
— Я говорю с тобой.
— Или, — мягко возразил Дин, когда мы остановились у ворот, — ты боишься
забраться слишком глубоко.
За всё время нашего знакомства Дин никогда не заставлял меня забираться в чужие
головы глубже, чем я хотела. Он мог усмирить своё желание защитить меня, мог
профилировать вместе со мной или не мешать мне — не более. Но сейчас Дин
беспокоился не о моей безопасности.
— В твоём старом доме ты почти что-то вспомнила. Что-то, что часть тебя
отчаянно хочет забыть. Я тебя знаю, Кэсси. И я не могу перестать думать о том, что ты
забыла целый год своей жизни, не потому что ты была маленькой и не из-за какой-то
травмы. Только с момента нашей встречи ты пережила множество травм, но никогда
ничего не забывала.
