Илья Жердяев - Присутствие № 6/15 или Корпорация сновидений
Он боковым зрением увидел как его «ЗиЛ» высоко подпрыгнул от резко отпущенного сцепления. Но мотор чудом не заглох! Видимо, от испуга курсант случайно повторно придавил нужную педаль.
На тех же максимальных оборотах двигателя и на первой передаче грузовик стал вклиниваться в толпу, тяжело переваливаясь через беспорядочно наваленные тела. Выражение лица курсанта за рулем не изменилось и, даже, наоборот, стало еще более трагичным: брови его высоко взметнулись от переносицы вверх, нижняя челюсть и губа тряслись в лихорадке, костяшки пальцев рук побелели на руле от бескровия. Широко открытые глаза смотрели только прямо перед собой!
Ему бы было необходимо вывернуть руль до упора вправо, но перепуганный до истерики, курсант стал вести автомобиль по широкой дуге, не приближаясь к воротам колонии а, наоборот, удаляясь от них. Это была катастрофа! У оставшихся в порядке солдат уже не оставалось сил проделать этот заданный грузовиком путь. А без его прикрытия двигаться по прямой к месту спасения у них все равно уже не было сил. Им всем пришлось передвигаться, подчиняясь безволию молодого человека за рулем…
Вот, патроны кончились и у Петра. Он в сомнении еще несколько раз надавил на спусковой крючок. Сухие щелчки спускового механизма повели отсчет времени остатка его жизни…
Отбиваться от ударов со всех сторон уже не было сил. Руки, да и все тело стали ватными и беспомощными. Каска на голове, бронежилет, наплечники и щитки на руках с ногами давали Петру возможность не обращать особо внимание на удары нападавших на него с боков. Он только старался мягко уходить от них в направлении их же вектора усилий. Но не в коем случае, не на встречу! Так учил его инструктор…
Свои последние силы Хохряков оставлял на встречу нападавшего на него в лоб. Сейчас это был почти его сверстник, молодой и сильный. Его глаза не излучали страха. Он сходился с ефрейтором смело и дерзко. С одним куском арматурины в правой руке. Не теряя равновесия на телах поверженных ранее зеков-однолагерников, он, подгоняемый движением сзади себя неумолимо приближался к Петру.
Его первый удар металлическим прутом Хохряков отбил автоматом, зажатым обеими руками впереди себя. И тут же двинул изо всех сил, чтобы наверняка, отстегнутым прикладом ему в голову. Метил в висок, но удар лишь скользнул по челюсти. Брызнула кровь из-под рассеченной кожи. Петру показалось, что нападающий даже не обратил на причиненное повреждение внимания. И продолжал напирать, занося руку для очередного удара.
Для солдата все было, как при замедленном воспроизведении кинопленки: медленно и плавно. Так, что улавливались все мельчайшие и самые быстротечные детали схватки. Медленно опускалась на его голову в очередной раз рука с куском тяжелого железа. Медленно, но на опережение этого удара вперед ребром тяжелого ботинка ушла его правая нога. Также замедленно окованная железом подошва стала глубоко и с хрустом погружаться в незащищенное тело в районе грудной клетки. Еще медленнее из рук нападавшего выпал прут и стал опускаться вниз. Как осенний лист…
Это было последним, что запомнил в том светопреставлении ефрейтор Хохряков. Увлеченный схваткой за выживание, он не смог услышать предательское приближение за своей спиной своего же «ЗиЛа».
В последнее мгновение Петр только успел подумать о том, кто же это такой сильный навалился на него…
Глава IX
Витка была самой красивой девчонкой во дворе! Часто из-за нее мальчишки дрались. До крови из носа и выбитых зубов. Чернявая, с густыми бровями и карими, огромными глазами в опушке густых и длинных ресниц. Ее еще любили не только за притягивающую взоры красоту. Она сама была как мальчишка. Причем, всегда как самый отчаянный. Лучше нее во дворе никто не лазал по деревья и не стрелял из рогатки. Точнее не метал палку в игре в «пекаря». Ее острые локти и коленки красовались всегда пятнами свежей бриллиантовой зелени. Ее имя громко звучало во дворе в самую последнюю очередь из всех соседских имен подружек. Она шла домой спать только одновременно вместе с самым поздним мальчишкой.
Такое имя ей дала мать. Только через полгода после ее рождения. В нарушение всех возможных правил, предусмотренных законодательством о браке и семье. Одна. Как мать одиночка. Написав в заявлении о регистрации своей дочери, что ее отца зовут Чипилин Владимир Сергеевич. На самом деле, человек с таким именем был всего лишь маминым школьным товарищем-первой любовью и никак не мог играть роль отца девочки, так как давно умер от цирроза печени. Виктория об этом узнала много позже, когда вместе с матерью ходила на встречу учеников ее школьного класса.
Еще позднее, но уже от самой матери, ей стало известно о том, кто ее настоящий отец. Это была, по словам мамы, настоящая романтическая история. С очень хорошим началом, но неважным по содержанию концом.
Отец Виты был иностранцем. Не таким, чтобы уж очень по тем временам. Но, все же…
Как рассказывала своей дочери мать, все случилось «красиво и с расстановкой». Когда ее, активную комсомолку послали в заводской Дворец культуры на встречу с югославской делегацией она очутилась за одним столом с ним. Языковой барьер совсем не стал в тот вечер для молодых людей непреодолимой преградой. И еще стремительному развитию отношений послужило полное отсутствие интереса у них обоих выслушивать многочасовое повествование многочисленных на встрече парторгов и комсоргов о силе дружбы их братских народов.
Они сами тогда не поняли, как точно воспроизвели практически высокую идею интернационализма, сначала напившись до чертиков водки за углом ближайшего гастронома, а затем очутившись в одной постели в гостинице в номере у Иво.
– Он был очень красивым? – часто спрашивала после такого неожиданного открытия Вита у своей мамы.
– Очень… Красивее твоего папы нет мужчины! – твердым голосом убеждала мать. – Да ты и сама можешь всегда убедиться, глянув на себя в зеркало! Ух, глазищи! Как у него! – проводила по голове дочери ладонью женщина и глаза ее наполнялись туманом…
Мать, правда без особого желания, еще ей рассказывала, что когда Вите было полтора годика Иво прислал свое заявление, в котором говорилось, что он совсем не против признать девочку своей дочерью. В том документе было прямо так и написано: признаю себя отцом и прошу произвести соответствующее изменение в актовой записи Ленинского ЗАГСа.
Но ничего из той его затеи не вышло. Время было веселое, комсомольское, а мама Виты была очень активной. Когда она понесла это заявление из Югославии в ЗАГС, очень скоро об этом стало известно в ее цехе, где она работала гальваником. В ее честь даже было собрано комсомольское собрание, на котором разбиралось ее персональное дело. Мамина «персоналка» была еще похлеще иных дел за крещение новорожденных в церкви!
Парторг цеха все никак не мог добиться от Витиной мамы признания своей ошибки и собственноручном возврате письма обратно, в Югославию. Точка зрения местного партийного вождя оставалась непоколебимой, даже когда ему доложили на собрании защищавшие нарушительницу нравственных устоев подруги о том, что, вообще-то, Югославия страна из социалистического лагеря, а записанный в свидетельстве о рождении Виты якобы отец уже давно почил в бозе. В ответ на такую глухую защиту парторг Сергей Сергеевич Ковалев, худющий неврастеник, проживший всю свою жизнь в коммунальной квартире и зарабатывавший себе отдельную рвением на общественно-партийной работе, тогда вспомнил чем именно молодая мама занималась в комитете комсомола цеха. И за что отвечала…
Крыть снижение активности комсомольцев, выражающееся в несвоевременной уплате членских взносов Витиной маме и ее друзьям было нечем. Действительно, в молодежной среде поднимался вихрь иждивенческих настроений. Хотя все прекрасно помнили, как ответственная за сбор взносов стояла в свои выходные дни – дни выплата рабочим зарплаты и даже на морозе в легком пальто у цеховой кассы в ожидании проявления активности, уговаривая нерадивых сдать положенное всесоюзному союзу. Как подолгу губами, свернутыми в трубочку, дула теплым своим дыханием на замерзший прямоугольный штампик, отогревая на резинке мастику, чтобы поставить редкому сознательному комсомольцу оттиск-индульгенцию в комсомольский билет еще на один месяц спокойной жизни.
Одним словом, на том памятном собрании маму Виктории «за аморальное поведение и невыполнение комсомольского поручения» отлучили навсегда от комсомола.
Позже, понимая в душе, что дочке нужен настоящий отец, мама Виты пыталась восстановить справедливость. И даже обращалась за помощью к адвокатам.
Юристы помогали ей недолго. До тех пор, пока у нее не закончились деньги, а от Иво больше уже не доходили. Все мамины старания уперлись в глухое непонимание соответствующими структурами сложившейся ситуации, которые никак не могли понять, почему отец девочки не желает приехать и лично засвидетельствовать свое родительское желание.
