Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас

Сердце набухло от радости, жизнь казалась ему полной обещаний, когда он доехал на такси до дома Бланш Кастильской и нашел ее в почти опустевшей квартире. Остались только стол, кровать, пара стульев и два набитых одеждой чемодана.

— Я все выбросила, больше сюда не вернусь, — сказала она. — У меня здесь больше ничего нет.

— У меня тоже.

— Ты не знаешь… У тебя еще есть где-то жена…

— Когда-нибудь я расскажу тебе про мою жену…

— Я никогда не понимала, как можно прожить столько лет с человеком, которого не любишь?

— Бывает, встречаешь кого-то, и все мало-помалу устраивается само собой, помимо твоей воли… Как западня… Я знаю, что хвалиться нечем, но это так…

Бланш ничего не ответила, просто обняла его. Он не знал, значит ли это, что она понимает, или нет, но было приятно. Ему подумалось, что, может быть, они все-таки станут парой, просто парой, когда засыпают вместе и вместе просыпаются, любят друг друга и ссорятся иногда. Чем-то нормальным.

Ему бы это понравилось.

Он помог Бланш прибрать то, что еще оставалось, и пошел к отцу попрощаться.

Ему показалось, что старик взволнован. «Когда вернешься?» — спросил он, и Жан-Жан пожал плечами.

— Вот и хорошо, — сказал отец, — поступай как я… Однажды ты поймешь, для чего ты создан, и сделаешь это!

Жан-Жан поцеловал отца. Он не целовал отца с детства и даже не мог точно припомнить, когда это было в последний раз. Когда они обнялись, нахлынуло странное чувство, воспоминания и ощущения всплыли из глубины лет смутным множеством, как косяк морской мелочи, попавший в рыболовную сеть.

У него сжалось горло.

Потом он забежал в свою квартиру. Двери были еще опечатаны, он сорвал печати и вошел.

Было холодно, должно быть, отключили отопление. В воздухе витал легкий запашок — из кухни тянуло гнилью. Идти смотреть, в чем дело, не хотелось, хоть обвались завтра потолок у этой квартиры, ему глубоко плевать.

Он направился в спальню, увидел кровать, которую никто не застилал с той ночи, когда на них напали четыре волка. Ему вспомнилось, как он изредка занимался с Марианной любовью на этих пурпурных тергалевых простынях. Гордиться было нечем, это никогда не было любовью, его всегда преследовало странное чувство, как бывает, когда кормишь рыбу: холодное тело, холодный взгляд, чисто органическая деятельность.

Ему стало немного стыдно.

Он сунул кое-какую одежду в спортивную сумку и ушел.

Белый с двумя братьями и Марианной переночевали в машине.

Было холодно. Плохо пахло. Время от времени Черный запускал мотор, чтобы немного согреться.

До этого они остановились на заправке, и по просьбе Черного всем этим пришлось заняться Марианне: купить сандвичей, кока-колы, залить полный бак. На таких заправках полно камер наблюдения, было ясно, что если их засекут, то узнают в мгновение ока.

Они проехали еще немного, потом поели, не выходя из машины, на площадке для отдыха, где несколько больших грузовиков казались в темноте принявшими жестокую смерть слонами.

В какой-то момент, не вытерпев, Марианна отошла пописать на грязный газон, кое-как спрятавшись за щитом с указателем.

Вернувшись в машину, она уснула, надутая. У Белого опять стоял, и он задумался, каков был бы ответ, предложи он ей трахнуться, но понял, что она не в настроении.

Вероятно также, что ее охлаждала близость Черного и Серого.

Он знал, что такого положения вещей она долго не выдержит.

Что-то должно было произойти.

Белый размышлял добрый час, борясь с унынием, к которому не привык и которое от этого особенно пугало.

Ему подумалось, что это могло быть первым признаком выгорания.

Он знал, что это болезнь века.

Он продолжал размышлять.

И наконец, когда заря гранатового цвета встала над автострадой, его осенила идея.

Совсем простая идея.

Хорошая идея.

Настоящая.

Машина Бланш Кастильской была такой же грязной и захламленной, как ее квартира. Обертки от печенья, конфет, сандвичей, пустые банки и жирная бумага образовали культурные слои на ковриках и на заднем сиденье, в салоне стоял тяжелый запах звериного логова. Жан-Жану, однако, было здесь хорошо: этот запах вкупе с дальней перспективой автострады на Германию будоражил все его чувства и делал наступивший день похожим на самый прекрасный сон.

Они выехали около полудня, погода стояла никакая, ни ясно, ни пасмурно, ни жарко, ни холодно, из тех погод, что даже не пытаются быть на что-то похожими.

Они миновали большой пригород с его чередой торговых центров, промышленных парков, жилых башен и коттеджных поселков. Потом, уезжая все дальше, вырулили на большую трансъевропейскую автостраду, пролегающую прямо, как стрела, через унылые сельскохозяйственные пейзажи Северной Европы. Длинные желтоватые поля чередовались с длинными тускло-зелеными полями, засеянными бесплодными семенами рапса, пшеницы, кукурузы, генетический код которых был тщательно разработан в лабораториях агропромышленными гигантами, такими, как «Монсанто» и «Басф».

Жан-Жан попытался представить себе прежний мир, в котором геномы еще не были приватизированы. Мир, где женщины не вносили никаких модификаций и их потомство, по образу и подобию пшеницы, кукурузы и рапса былых времен, не было защищено копирайтом. Это наверняка давало некоторые преимущества, чувство воли (возможно), свободу воспроизводства в мире, где бесплодие еще не было закреплено законодательством об интеллектуальной собственности. С другой стороны, какой же это был бардак: гектолитры инсектицидов и дефолиантов, выливавшиеся на немодифицированные растения, женщины, подверженные всякого рода болезням… Во всяком случае, так ему говорили.

В конце концов, он не слишком много знал и, сказать по правде, не особо интересовался. В Средние века люди редко задумывались об Античности. В эпоху Возрождения плевать хотели на Средние века, все и всегда жили в настоящем, иногда думая о будущем и почти никогда о прошлом.

Беда, конечно, в том, что, когда кто-то пытается обойти копирайт, как это сделала Мартина Лавердюр, появляются на свет такие выродки, как эти четыре волка, перевернувшие его жизнь.

— Как ты думаешь, что они сейчас делают? — спросил он у Бланш.

— Ну, как минимум один из них ранен… И теперь их действительно ищут… Думаю, они попытаются скрыться или бежать… Если им это удастся, мы о них больше не услышим. Надеюсь.

— Ты надеешься?

— После всего, что произошло, я больше ни в чем не уверена.

Они ехали еще добрых четыре часа и, судя по указаниям навигатора, пересекли границу. Пейзаж, поначалу не менявшийся, постепенно стал более урбанистичным, таким, к какому привык Жан-Жан: бесконечным пригородом, где сменяли друг друга в монотонной партитуре перпендикулярность паркингов и обширные пространства торговых центров, зоны погрузки-разгрузки, офисные и жилые здания, иной раз украшенные светящейся рекламой.

День понемногу клонился к вечеру, и, по мере того как убывал свет, движение становилось оживленнее. На дорожных указателях, которым следовала Бланш, значились населенные пункты со сложными названиями: Ганновер/Арнем, Кройц/Реклингхаузен, Вольфен/Липпрамсдорф.

— Тебя не тревожит предстоящая встреча с братьями Эйхман?

— Нет… Я их знаю… Уже встречалась с ними не раз… Они очень внимательны к сотрудникам моей службы…

Жан-Жан попытался представить, что бы это значило. Бланш продолжала:

— И что будет, я уже знаю. Пресс-конференция, скорбный вид, извинения, их и мои, а потом меня уволят.

— Ты думала, что будешь делать дальше?

— Наверно, позволю себе отпуск… Знаешь, меня уволят, но существует страховка для такого рода… проблем… В общем, я получу большую сумму денег.

Она посмотрела на него и улыбнулась.

— Я надеюсь провести отпуск не одна.

— А куда ты собираешься?

— Моя бабушка была русская, я тебе говорила, где-то есть семейный домик, в котором никто больше не живет. Я давно хотела посмотреть, в каком он состоянии.