Владимир Серебряков - Лунная соната для бластера
— Покарай, Владыка, того, кто зло замыслил и учинил слуге твоему 'Эрне-ст'а Сиграму.
— Rentum tormentum! — подхватил хор.
— Покарай его силой своею, именами Цернунн, и Балор, и Бараббас.
— Rentum tormentum!
— Да не будет ему ни света, ни любви — ни мира, ни покоя — ни счастья, ни радости — ни воздуха, ни жизни!
— Rentum tormentum!
Меня пробрала дрожь. Проклятие! Не в смысле «мать твою, падла!», а настоящее, старомодное, добротно наложенное проклятие. А уикканские проклятья имеют забавное свойство сбываться. Можете считать это суеверием, но я пару раз имел случай убедиться в этом — со стороны, конечно. Вот и проверю на собственной шкуре, насколько действенна их так называемая магия.
Господин принял от склонившегося Черного меч — длинный, прямой, с темным клинком и серебряным эфесом.
— Жертву Господину! — приказал Черный вполголоса.
Принесли жертву — человеческое тело, видимо, не куклу, а быстророжденный клон, распяли на алтаре, усыпанном хлебными крошками. Были еще какие-то действия, ритуалы, но я не запомнил их.
— Именем тайн бездны, — тихо говорил Рогатый, и толпа ловила каждое слово, — пламенем общины, силой запада, молчанием ночи и святым обрядом я исполняю ваше желание. Кабие ааазе хит фел мелтат.
Как-то внезапно толпа распалась на пары. Молча и сосредоточенно участники улеглись на покрытый сброшенными ранее плащами и соломой пол и принялись совокупляться. Я написал бы «заниматься любовью», но это выражение тут не подходит — чтобы его употребить, нужна любовь или хоть приязнь. Ведьмы и ведьмаки занимались работой.
— Кабие ааазе хит фел мелтат, — повторял Господин, и каждая из яростно дергающихся пар шептала: — Мы работаем для погибели… Мы работаем для погибели…
«Никогда в жизни не видел такой бездарной групповухи», подумал я, едва слышно хихикнув. От усмешки мне сразу полегчало. До чего же дойти надо, чтобы превратить самое светлое из человеческих занятий в муторный ритуал? Не-ет, дамы и господа, мне с вами не по пути.
Накачка длилась минуты три. Потом, словно по неслышной мне команде, пары одновременно расплелись с коротким стоном неудовлетворенного желания, а Господин вонзил меч в грудь жертвы.
— Дело сделано, — звенело у меня в голове, — дело сделано, было черное, стало белое. Дело сделано, дело сделано…
— Радуйтесь! — Прозвучало это как приказ, и приказ был исполнен в точности. Ритуал завершился, и больше детей Рогатого не сдерживало ничто, кроме белой черты на полу.
Я не стал смотреть на неформальную часть шабаша. От тяжелого, сладкого запаха благовоний меня уже тошнило, а похабные сцены мало волновали (хотя кое-что могло бы представлять интерес для специалиста. Я, например, и предположить не мог, что гипертрофированный орган Рогатого имеет какое-то функциональное применение). Гораздо больше меня волновал Дэймон Аббасон в его естественном облике.
Выскользнуть из сумрачного «места радости» и найти в пустых куполах комнату магистра для меня не составило труда, хотя я едва успел вовремя — приближалась полночь, шабаш завершался, круг вот-вот должен был быть разомкнут, чтобы пляска не продолжилась и на следующие сутки, и тогда коридоры рега наполнятся усталыми колдунами, разбредающимися по домам. А в комнате мне оставалось только ждать.
Когда дверь, наконец, открылась, мои часы показывали половину первого ночи. Я дружески помахал вошедшему уикканцу бластером и указал на низкий пуфик — кресло я занял сам, и уступать не собирался.
— Присаживайтесь, senor Аббасон, — дружелюбно предложил я.
Уикканец осторожно опустился прямо на пол.
— По какому праву?.. — прорычал он хоть и яростно, но не слишком громко.
— Офицер Макферсон, полиция лунного самоуправления, — представился я вежливо. — Хочу задать вам несколько вопросов.
— Дела веры не относятся к ведению полиции!
— А с чего вы взяли, что меня интересуют дела веры? — Да, жалок тот, в ком совесть нечиста! — Пришел я к вам… почти как частное лицо.
— Провалитесь вы в девятый ад Саваофа!
— Невежливо, сеньор. — Я поднял бластер и демонстративно увеличил мощность. Теперь, вздумай я выстрелить, мне не понадобится даже прицеливаться — ком плазмы спалит все, что зацепит хоть краем.
— Вы не посмеете. — Похоже, Аббасон не слишком верил своим словам.
— Посмею, — успокоил я его. — Или вы думаете, что я примчался к вам из Моря Облаков для милой дружеской беседы? Меня интересует Эрнест Сиграм — помните такого? Вижу, что помните. Кто он? Где проходил репрографию? Что такого пытался скрыть своей смертью? Только не убеждайте меня, что он случайно довел себя до метаболического истощения.
— Вы ничего не узнаете, — ответил Аббасон. Я отметил для себя, что, несмотря на страх, он держится спокойно… нет, не то слово — уверенно! — Ничего.
— У вас довольно интересный предрассудок, — произнес я, запуская руку в карман. — Сидите смирно.
Я нагнулся вперед и всадил в его щеку заряд гипнарка прежде, чем он успел опомниться. Уикканец слишком поздно сообразил, что я делаю. Он начал трансформацию, глаза его вспыхнули золотом ярости — и погасли, когда наркотик проник из кровяного русла в мозг.
— Сидеть, — приказал я. Приподнявшийся было Дэймон плюхнулся обратно на мягкое покрытие. — А теперь рассказывайте подробно. Кто был главным в общине — вы или Сиграм?
— Вопрос задан некорректно, — лениво произнес Аббасон.
Вот недостаток гипнарка — пациент отвечает только на заданный вопрос, как примитивный сьюд, и, чем сильнее воля допрашиваемого, тем, как правило, короче его ответы — лгать он не может, а говорить не хочет.
— Какова была роль Сиграма в общине?
— Он служил управителем.
— Управителем чего?
— Связей.
— Связей с кем?
— Не знаю.
От-так-так!
— Почему не знаешь?
— Блок памяти.
Чтобы снять репрограммный, внедренный в самые глубокие слои личности запрет, нужен полный комплект гипнургической аппаратуры — при условии, что вскрытие блока не сотрет вообще все воспоминания пациента, оставив у меня на руках мускулистый овощ. Я растерянно пошарил по карманам. Гипнокорректора у меня там, разумеется, не завалялось. Были, правда, мушки в ассортименте, включая совершенно нелегальные, но если я попытаюсь накачать Аббасона обезволивающим выше бровей, это может плохо кончиться.
Тупик.
Попробуем зайти с другого конца.
— Какова твоя роль в общине?
— Я — Господин! — Даже гипнарк не выдавил из уикканца гордости. Я никогда не понимал психологии искренней веры. Этот человек всерьез полагает, что является воплощением Рогача 'Эрне вне зависимости от напичкавших его организм косметических аугментов, и это придает ему сознание собственной значимости, какого мне не добиться, даже соверши я двенадцать подвигов Геракла (хотя что там за подвиги — в основном зверушек ломать).
