Игорь Поляков - Доктор Ахтин
Я возникаю перед ним быстрой тенью.
Я наношу удар снизу правой рукой, в которой нет ножа. Человек, ловким движением делает захват, и проводит прием. Когда он понимает, что я обманул его, уже поздно — моя левая рука с ножом наносит точный удар.
Мы лежим на траве лицом к лицу. Участковый Семенов смотрит в мои глаза тускнеющим взором, в котором я читаю проклятие. Он пытается что-то сказать, но губы его не слушаются, он тянет к моему лицу руку, но его пальцы уже не подчиняются сознанию.
Он умирает.
Я увидел в его глазах не только проклятие, но и яростную боль. Семенов не мог смириться с тем, что он уходит, а я остаюсь.
Я сижу в ночной тьме и думаю. Семенов очень близко подобрался ко мне. Когда он начал меня подозревать, и сказал ли он кому-нибудь о своих подозрениях? Я не знаю этого — в его глазах я не смог увидеть ничего, кроме ненависти и боли. Что ж, значит, мне надо выиграть время. Даже если он хранил свои подозрения при себе, его смерть создаст для меня много проблем. Я смотрю на часы — у меня всего три часа до рассвета.
Я быстро делаю то, что необходимо. Надев перчатки, я рассекаю живот и выгребаю из него внутренности. Сегодня я хотел взять легкие у жертвы, но придется забрать кишечник — так будет быстрее. Небрежно запихиваю отрезанные петли тонкого кишечника в плотный куль, и крепко завязываю его. Выдавливаю глаза и складываю их в маленькие банки.
Жаль, что у меня нет ничего, кроме ножа. Я режу дерн на квадраты и убираю их в сторону. Быстро и методично. Затем, расстелив на траве свою черную рубашку, копаю землю, которая, на моё счастье, достаточно мягкая и без камней. Я улыбаюсь — эта работа для меня в радость. Я копаю могилу человеку, которого не хотел убивать, и, похоронив его, я как бы искупаю свою вину перед ним. Я выгребаю землю руками и выбрасываю её на свою рубашку. Я тороплюсь и не забываю периодически смотреть по сторонам. Окна жилого дома невдалеке черны — в этот предрассветный час люди, как правило, спят крепко. По дороге за то время, что я здесь не проехал ни один автомобиль. Луна, словно мой верный союзник, спряталась за большую тучу.
Я смотрю на выкопанную могилу. Она не глубока и явно мала для тела Семенова, но — время уже уходит. Я стаскиваю труп в яму, придавая телу позу эмбриона, чтобы он уместился в ней. Быстро сваливаю всю землю, плотно утрамбовывая её. Земля еще остается, но это ерунда. Я аккуратно укладываю дерн на место и поправляю поникшие травинки.
Может, и не идеально, но на некоторое время хватит.
Сегодня явно моя ночь — только я заканчиваю, как на землю падают первые капли дождя.
Я собираю свои вещи, подхватываю завязанную узлом рубаху с остатками земли и ухожу, подставляя лицо дождевым струям. Они смоют с меня грязь и спрячут следы могилы.
17
Мне хватило времени сделать все, что положено — уложить в каноп кишечник, извлеченный из живота жертвы, и залить его формалином. Сложить глазные яблоки в отдельные банки. Смыть с тела грязь. Я выхожу из дома, взяв заранее приготовленную сумку, и за пятнадцать минут до отправления поезда уже стою на перроне в ожидании поезда.
Проходящий поезд появляется вовремя. Я вхожу в свой полупустой вагон один из первых. Это обычное дело — большая часть пассажиров вышла на этой станции, и столько же сейчас войдет.
Я занимаю свое 42-е место в плацкартном вагоне и смотрю в окно. Мне грустно — на целых пять дней я покидаю Богиню. И как-то отстранено, разумом, в котором нет лишних эмоций, я понимаю, что это сейчас наилучший выход. За время моего отсутствия город немного успокоится, особенно, если не найдут закопанного Семенова.
Большая группа женщин вошла в вагон. Они громко говорили, втаскивая большие сумки и чемоданы на колесиках, шумно занимали свои места, раскладывая вещи по нижним полкам, — было видно, что едет группа знакомых и спаянных одной целью людей. Вскоре, я замечаю, что среди них есть и трое мужчин, которые помогали поднимать тяжелые сумки на верхние полки. За какие-то несколько минут в вагоне стало невыносимо тесно, словно эти толстые женщины заняли все жизненное пространство.
Как только поезд отъехал от вокзала, и проводница собрала билеты, женщины начали доставать из кульков и сумок продукты. Я смотрю на их довольные лица, которые в предвкушении вкусной еды, светятся неподдельной радостью, и понимаю, что эту поездку я запомню надолго.
Получив свое постельное белье, я забираюсь на верхнюю полку и сверху смотрю на буйство жизни внизу.
За какие-то полчаса пятнадцать женщин и трое мужчин создают в вагоне обстановку непреходящего веселья и радостного времяпрепровождения. Для этого им хватило одной литровой пластиковой бутылки из-под боржоми, в которой была налита водка, и в качестве закуски — две соленых селедки, полбатона колбасы, буханки черного хлеба, одной копченой курицы, около десятка вареных картофелин и яиц, пучка зеленого лука и нарезанного ломтями сыра.
Я смотрю, как под бодрые тосты одного из мужчин — низенький толстый очкарик с лысиной на макушке в футболке, на которой большими буквами написаны две фразы «Мы зажигаем звезды» и «Лидер продаж», — женщины чокаются пластиковыми стаканчиками и, морщась, пьют водку. Развеселившись после второго стаканчика, они громко смеются над пошлыми анекдотами очкарика, который рассказывает их с неподдельным удовольствием и прекрасным артистизмом:
— Поехал грузин в Москву. Дома ему говорят, обязательно сходи в Большой театр на Жизэл, — поддатый очкарик очень убедительно копирует грузинский акцент, размахивает руками, жестикулируя, — приехал грузин в Москву, сделал все свои дела, сходил в Большой Театр, как ему советовали. Вернулся домой, его спрашивают, — ну, был в Театре. Конечно, был, говорит им грузин, в Большой ходил, Жизэл смотрел. Там один мужчина, красивый такой, сильный, хватал женщину, крутил её и смотрел — Жизэл или не Жизэл. Не Жизэл — отбрасывает в сторону, хватает другую, вертит — Жизэл или не Жизэл. Опять не Жизэл. Снова хватает другую женщину, вертит и так, и эдак, — вот она, Жизэл. Народ в зале вскочил, кричит «иБИС», «иБИС», «иБИС», а он, гордый, не стал на сцене этого делать, унес её за шторку.
Женщины, сидящие вокруг, начали заливисто хохотать, причем, некоторые до состояния истерического хохота, хлопая себя по коленям, взвизгивая и стукаясь затылком о верхнюю полку. Взрыв этого смеха минут на пять похоронил все окружающие звуки, так, что даже не слышно, как стучат колеса по стыкам рельс.
Я задумчиво смотрю на эту компанию и думаю о деградации в популяции теней. В этом есть что-то фатальное — эти особи уже не приспособлены выжить, если вдруг изменятся условия окружающей среды, а, значит, у них нет будущего.
