Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас
— Уложи его сюда! Уложи сюда, твою мать!
Она встала. Спина болела меньше, но боль еще не совсем прошла. От прерванного сна вкупе с приемом анальгетиков немного кружилась голова. Она едва не потеряла равновесие и удержалась за стену спальни.
Из гостиной снова донеслась брань Белого:
— Твою мать!
Странно, ей казалось, что Белый из тех, кто всегда держит себя в руках.
Она вышла в гостиную.
Белый, Серый и Черный окружили диван, на котором лежал кто-то, в ком она узнала Бурого.
Она подошла ближе.
Белый прижимал окровавленное полотенце к животу Бурого на уровне печени. Бурый не шевелился. Лицо его было совершенно бесстрастным, белая струйка слюны вытекала из темных губ. Остекленевшие глаза замерли, только чуть косили.
Марианна поняла, что он мертв.
Белый отступил. На его мохнатом лице было написано глубокое отчаяние. Он заметил Марианну и со скорбным видом кивнул.
— Это было ужасно, и все попусту…
Марианна поняла, что Жан-Жан жив. Это ее разозлило.
И, ощутив эту злость, она сказала себе, что у нее душа убийцы.
И, сказав себе, что у нее душа убийцы, почувствовала, что ее переполняет гордость: ее гены зеленой мамбы и учеба в высшей коммерческой школе сделали ее машиной, запрограммированной на успех в продажах. Белый продолжал:
— Мы пришли, увидели его, и он нас увидел. Он запаниковал, побежал. Мы тоже побежали, и…
Черный перебил его:
— Я стрелял с дальнего расстояния. Я хорошо стреляю с дальнего расстояния.
— Но не в этот раз, — уточнил Белый.
— От волнения, я думал о маме… Наверно, поэтому…
Серый схватил его за лацканы куртки и заорал:
— Гранаты! Твою мать, ты бросал гранаты в этом, мать его, супермаркете. Ты убил кучу народу? Ты соображаешь, что натворил? И он, — продолжал Серый, указывая на тело Бурого, — тоже умер из-за тебя. И из-за тебя! — рявкнул он, повернувшись к Белому.
— Он умер не из-за меня. Там были вооруженные парни, они начали в нас палить!
— Если бы мы подумали две секунды, прежде чем идти туда, этого бы не случилось! А мы пошли из-за тебя! — крикнул он, обвиняя на этот раз Черного.
Все произошло очень быстро: Черный бросился на Серого, выставив вперед когти. Его огромные темные челюсти щелкнули, как клещи, когда он попытался вцепиться брату в горло.
— Прекратите! Прекратите это! — разорялся Белый, пытаясь разнять их. — Черт, Бурый же умер. Он умер, наш брат умер.
Черный отпустил Серого. Он вздохнул, все его тело, казалось, сотрясали мощные невидимые волны.
Он плакал.
— Этого не должно было случиться… Этого не должно было случиться, — повторял он тонким, каким-то детским голосом.
Белый обнял его. Марианне показался странным этот жест для волков, но Черный успокоился.
— Нам теперь больше нечего терять… Нам нечего больше терять… Мы будем преследовать его… Пусть на это уйдут годы… Мы будем преследовать его, и убьем его, и съедим…
— Нет, — спокойно сказал Белый, — больше мы ничего не будем делать. Возьмем деньги и уедем подальше отсюда, навсегда.
— Нет, — возразил Черный. — Мы не уедем… Мы будем его преследовать, убьем и съедим. После этого можно будет жить дальше, если захочется… Но сначала мы будем его преследовать, убьем и съедим, потому что так поступают волки!
Белый повернулся к Серому, который, похоже, был еще в шоке от нападения брата. Казалось, он только сейчас обнаружил, до какой степени Черный сильнее их обоих. Серый ничего не ответил. Чутье подсказывало Марианне, что он боится.
— Послушай… — еще раз попытался Белый урезонить брата. Но Черный перебил его тоном, не допускающим возражений:
— Я сказал: будем преследовать, убьем и съедим!
Белый долго молчал. Он смотрел в пол с несчастным видом, потом, не глядя Черному в глаза, проворчал:
— Хорошо, мы это сделаем.
Марианна почувствовала, что произошло нечто странное. Нечто совершенно неожиданное: структура власти изменилась.
Появился новый лидер.
То, что безуспешно пытался сделать Серый, Черному удалось.
Марианна понятия не имела, как такое могло случиться.
Она задумалась, изменит ли это что-нибудь для нее, но быстро пришла к выводу, что это маловероятно: Черный не походил на самца, для которого представляли бы интерес секс или любовь.
Черного интересовал только мир, который рисовало ему его безумие.
В каком-то смысле это ее обезопасило.
С другой стороны, если ей не удастся убедить Белого бросить братьев, она будет вынуждена последовать за ними.
Идти на попятный слишком поздно.
Еще не открыв глаза, Жан-Жан понял, где находится.
Запах капусты, смешанный с запахом дезинфекции, проникающий сквозь веки голубоватый свет, прикосновение шершавой простыни, которую, должно быть, стирали жавелевой водой и кипятили бессчетное количество раз, урчание допотопного кондиционера, гонявшего миллиарды мерзких микробов: он был в больнице.
Жан-Жан напрягся.
Он ненавидел больницы. В больницах ему всегда было не по себе, он вспоминал отрочество и первые признаки болезни матери. Вспоминал несколько дней, которые она провела на обследовании, без всякого результата. В эти дни он навещал ее с отцом, который, едва переступив порог больничного холла, сильнее сутулился.
А больше всего Жан-Жан ненавидел больных — такие находились всегда, оставлявших дверь палаты приоткрытой. По дороге в палату, где лежала мать, он мельком видел за этими приоткрытыми дверями куски старой плоти, дряблые тела, живые скелеты, тощие руки, тянувшиеся к подносам с кошмарной едой. Жан-Жан никогда не понимал, почему никому не приходит в голову закрыть эти двери раз и навсегда.
И главное — со смертью матери, которая пришла так же неотвратимо, как дождливый сезон, и почти не вызвала интереса врачей, Жан-Жан уверился, что от больниц нет никакого толку. Они могут разве что немного оттянуть момент смерти, но смерть все равно приходит. Больница в конечном счете — это просто убогое место, где страдают, и еще более убогое место, где умирают.
Жан-Жан открыл глаза. Он действительно был в больничной палате: белесые стены, желтоватые занавески, выбранные за качество текстиля, который легко отстирывается, маленький телевизор под потолком, наклоненный под странным углом, словно распятый на металлическом кронштейне.
Физически он ничего не чувствовал, ну, почти.
Только небольшую тяжесть в ногах, напряжение на уровне живота…
Он задумался о своем состоянии: может быть, он никогда больше не сможет ходить. Возможно, что-то сломано в позвоночнике. Он быстро представил, как придется устраивать дальнейшую жизнь: придется сделать дома ремонт, возможно, нанять кого-то ухаживать за ним, он где-то читал, что теперь дрессируют обезьянок, чтобы те помогали паралитикам в повседневной жизни. Обезьян он не любил. Особенно маленьких, которые наверняка кусаются направо и налево. А может быть, задет живот. Тогда придется носить искусственный анус, как тот Папа, в которого стреляли. Как ходить с искусственным анусом? А запах? Сколько раз в день надо опорожнять мешок? И может ли женщина влюбиться в мужчину с мешком дерьма на боку?
Какое-то бормотание заставило его повернуть голову.
Он был в палате не один.
Параллельно его койке стояла еще одна, на которой кто-то лежал.
Он не решался двигаться, одновременно боясь, что не получится (и тогда подтвердится паралич, которого он так страшился), и что будет больно, что откроется плохо затянувшаяся рана, отключится аппарат, поддерживающий в нем жизнь, оторвется искусственный анус.
Он даже вообразить боялся, каковы могут быть последствия отрыва искусственного ануса.
С тысячей предосторожностей он все же привстал на локте.
Этого было недостаточно для хорошего вида на соседнюю койку, но хватило, чтобы угадать вырисовывающийся под простыней силуэт. Виден был только затылок: затылок со следами от прыщей.
Затылок, выбритый машинкой.
