Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас
Он должен был сделать что-то полезное.
Что-то умное. Что-то достойное мужчины, который осмелился поцеловать такую девушку, как Бланш Кастильская.
Он встал, решив предупредить Бланш и пятерых сотрудников службы «Синержи и Проэкшен».
Встал и побежал.
За спиной он услышал крик, обернулся и увидел, что четыре волка тоже бегут, бешено сверкая глазами, и на бегу выхватывают из-под спортивных костюмов что-то похожее на огнестрельное оружие. Жан-Жан перепрыгнул через барьер выхода без покупок, который отчаянно зазвонил.
«Никогда, — убеждал он себя, — никогда они не посмеют стрелять в толпе».
В следующее мгновение он услышал хлопок выстрела, и прямо перед ним сорокадюймовый экран телевизора «Самсунг» по акционной цене 299 евро разлетелся вдребезги. Его внутренний голос возопил:
«Черт побери, они стреляют! Стреляют!»
Люди кричали. Толстая дама рядом с ним рухнула наземь со стоном проколотой шины, поодаль мужчина лежал на полу и плакал.
Где-то надрывался младенец.
Жан-Жан успел свернуть в отдел, где сотни сковородок и кастрюль украшали пятнадцать метров островных прилавков, как украшали бы ограду крупные цветы гибискуса. За спиной застрекотала автоматная очередь, пули ударялись в чугун, керамику, алюминий и сталь с мелодичным перезвоном.
Жан-Жан был так глубоко убежден в неминуемой смерти, что спиной уже чувствовал пулю. Сквозь завесу ужаса, толкавшего его вперед с небывалой энергией, он понимал, что должен еще пересечь отдел замороженных продуктов. Оттуда он доберется до задов магазина, в хлебный отдел, туда, где витал синтетический запах ацетилпиридина в аэрозоле, имитируя дух горячего хлеба. Флагманский отдел для торгового центра, отдел, вытянувшийся во всю его длину, двадцать горделивых метров, ломящихся от багетов, традиционных и деревенских, хлеба «семь злаков», круассанов с шоколадом и всевозможной выпечки, золотистыми липкими каскадами красующейся за пластиковыми шторками. А за этим отделом был служебный выход, подсобки, улица, его спасение.
Но Жан-Жан не добежал: раздался хлопок, и мощное дуновение приподняло его, оторвав от пола. Он тяжело рухнул среди осколков пластика, вспоротых пакетов с жареной картошкой, рассыпанных биточков, затвердевших от холода, как камешки. Наверно, он на долю секунды потерял сознание, все вокруг словно перекосилось, в ушах стоял электрический звон, одна барабанная перепонка, похоже, вышла из строя.
Он обернулся. Густой черный дым окутывал островные прилавки, спринклеры лихорадочно выплевывали воду, но это не оказывало никакого действия на языки пламени, которые лакомились горючими жидкостями в отделе бытовой химии: ряды бутылок со скипидаром, уайт-спиритом, ацетоном, синтетическим клеем, баллончики с краской и антифризом плели огненные ковры, переливающиеся от ярко-оранжевого до густо-синего.
Вокруг бежали, кричали. Слева, в отделе текстиля, загорелся целый прилавок с белыми спортивными тапочками, плавились колготки, полиамид превращался в отвратительный черный соус, капавший на девственно чистый пол.
Впереди сквозь ядовитый черный дым, как танк сквозь туман, неслась высокая фигура, и Жан-Жан узнал Жака Ширака Усумо.
Он понял, что никто не придет ему на помощь.
Жак Ширак Усумо наступал с решимостью бога-громовержца, карающего смертных. Его руки, каждая размером с энциклопедию, сжимались и разжимались, им не терпелось стиснуть шею того, кто убил женщину, которую он любил, и сломал ему жизнь.
— Это был несчастный случай! Никто не виноват! — пролепетал Жан-Жан, и ему стало почти стыдно за свой испуганный голос, срывающийся на визг. Как бы то ни было, в какофонии выстрелов, пожара, криков и взрывов услышать его все равно было невозможно.
Рвануло еще раз, теперь совсем близко, взрывом небывалой силы вышибло дверь большого холодильного шкафа, и по проходу разноцветной радугой разлетелась большая часть содержимого отдела мороженого. Эфирный запах тетрафторэтана разлился по торговому центру. Должно быть, электрическую сеть холодильников замкнуло от жара.
Жак Ширак Усумо остановился, словно от неожиданности.
Он тупо смотрел на развороченный шкаф, перед которым лежали смятые коробки «Хаген Дас Снэк Сайз» и «Кофе Олмонд Храня».
Потом он упал на колени и рухнул ничком, расплющив широкое черное лицо о белую плитку.
Немного крови вытекло из раны на виске, там, где литровая коробка мороженого «Фермет», твердая, как стальная чушка, врезалась в него на скорости двести метров в секунду.
Жан-Жан попытался встать, но едва смог шевельнуться. Ноги не слушались и, казалось, превратились в гипс. Он увидел разбрызганную вокруг кровь, множество звездных отметин удивительно яркого красного цвета.
Волки не заставят себя ждать, подумалось ему.
Он снова попытался подняться, но безуспешно.
Должно быть, что-то у него было сломано.
Он понял, что ничего не может сделать, кроме как ждать смерти.
Эта очевидность повергла его в глубокую печаль: именно теперь, когда что-то хорошее случилось в его жизни, когда он столько всего понял, начиная с того факта, что он, Жан-Жан, не такой уж никчемный, не такой убогий и, может быть, даже немножко сексуальный. Теперь, когда он почти избавился от всей этой чуши, которую вдолбила ему в голову Марианна.
Теперь, когда все обещало быть только лучше, он умрет из-за дурацкого недоразумения!
Сквозь поврежденные барабанные перепонки пробивались искаженные звуки, крик, мужские и женские голоса, еще выстрелы, и ужасная боль начала ощущаться где-то на уровне ног. Он подумал, что спрятаться за пакетами с замороженной фасолью в экономичной расфасовке по три кило, пожалуй, хорошая идея. Подумал и попытался доползти до них.
Безуспешно.
Он лежал на спине и не мог двинуться с места.
В поле его зрения появилась спортивная обувь.
Он поднял голову и узнал одного из сотрудников службы «Синержи и Проэкшен». Тот вращал обезумевшими глазами, похожими на двух рыб, готовых выскочить из головы, сжимая в дрожащей руке что-то, по оценке Жан-Жана похожее на мелкокалиберное оружие, и стрелял в сторону невидимой цели.
Вдруг голова его лопнула, как проколотый воздушный шарик.
Снова брызнула кровь.
Чья-то крепкая рука ухватила Жан-Жана выше локтя и с силой потянула за рукав.
Его протащили несколько метров, как мясную тушу, круглые светильники, встроенные в навесной потолок, убегали назад на бешеной скорости.
Когда ему удалось повернуть голову, он увидел, что это Бланш Кастильская, согнувшись пополам, пытается дотащить его до укрытия.
И вот, наконец, очень нежно, несмотря на все напряжение, она усадила его, прислонив к холодильнику в мясном отделе.
— Ты теряешь кровь, — сказала она спокойно.
Жан-Жана захлестнуло приятное чувство, что-то мягкое и теплое разлилось в голове, словно тихая река накрыла его и унесла с собой боль.
— Ты теряешь кровь, — повторила Бланш.
— Скажи мне что-нибудь хорошее… Я, наверно, сейчас умру… Будет хорошо, если ты скажешь мне что-нибудь хорошее…
— Ты не умрешь!
— Ты в этом не уверена. Я же вижу… Так скажи мне что-нибудь хорошее.
Бланш задумалась. Совсем близко прогремел новый взрыв и следом несколько выстрелов.
Она выглянула из-за холодильника.
— Твою мать, — сказала она сама себе и посмотрела на Жан-Жана: — Ты красивый, я это сразу заметила. Как только я тебя увидела, я поняла, что ты красивый и захотела тебя.
Жан-Жан почувствовал, что улыбается.
От этого стало больно.
Бланш поцеловала его.
— Я сейчас, — шепнула она и исчезла.
А он потерял сознание под прищуренным взглядом публики, состоявшей из полусотни мертвых цыплят.
Приняв ванну и выпив количество ибупрофена сверх разумного, Марианна погрузилась в липкий химический сон без малейшего намека на сновидения.
Она не знала, сколько времени прошло, как вдруг этот сон разом прорвал странный шум, прозвучавший, казалось, в голове, и она услышала голос Белого, кричавший из гостиной:
