Владимир Михановский - Самое таинственное убийство(Терра)
— Говори! Говори все! — схватила она его за безвольную руку.
— Понимаешь, Марти, после той ночи… П…после той проклятой ночи, когда мы все, как сумасшедшие, бегали в кабинет отца, смотреть, как работает будатор… У меня появились провалы в памяти.
— Провалы?
— Да. Необъяснимые. Вдруг в мозгу вспыхивает картина, виденная в глубине шара… П… потом накатывает голубое сияние, которое окружало сферу. И — черный п…провал. Какой-то промежуток времени полностью выпадает из памяти. Я хожу, разговариваю, но п…потом абсолютно ничего не могу припомнить. Мне кажется, в таком вот состоянии, при выключенном сознании, я вошел в к…кабинет и выстрелил в отца.
— Ты с ума сошел!
— Боюсь, что да, — с потерянной улыбкой подтвердил Мишель.
— Давай попытаемся разобраться. Отец был один, когда ты вошел в кабинет?
— Говорю же тебе, я ничего не помню, — с отчаянием произнес Мишель.
— Ну, хорошо. Тогда попытаемся восстановить события. Ты вошел. Предположим, он был один. Сидел за письменным столом, вероятно, записывал наблюдения, связанные с будатором. Револьвер лежал на столе. Ты подошел, взял его… Так?
— Так.
— Сделать незаметно ты это не мог, ведь оружие лежало перед отцом. Все это нам известно от Филимена. А теперь давай рассуждать логически: он ведь должен был насторожиться, когда ты взял регельдан?
— Вовсе нет. Наоборот, отцу и в голову не могло п…прийти, что я выстрелю в него.
— Верно, — согласилась Мартина и поправила рубашку на груди.
— Понимаешь, у меня отключилось сознание.
— Ну да, и в игру вступило подсознание. Сон разума порождает чудовищ…
Брат и сестра дружили, и Мартина многое знала из тайной жизни Мишеля. Знала, что Мишель ревновал отца к Даниель. Кроме того, брат хорошо относился к Эребро и очень переживал, когда отец по непонятной причине уволил жениха Мартины.
Теперь они обсудили все это, вспомнили еще случаи отцовской несправедливости и самодурства.
— П…послушай, все это так! — воскликнул Мишель. — Но это же не основание, чтобы я п…пустил пулю в собственного отца, да еще подло, в затылок!
— Тем не менее, отец убит.
— Что же делать? П…пойти к Филимену и все рассказать, п…пока он не назвал меня сегодня вечером?..
В комнату вошел Эребро.
— Привет, — сказал он. — Пьесу репетируете? Я еще в коридоре услышал ваши голоса…
— Такую пьесу, что не дай Бог, — ответила Мартина и вкратце рассказала Эребро о страшном признании Мишеля.
— Святой космос! — воскликнул Эребро. — Я знаю, такие провалы в сознании бывают у фертачников. Ты, часом, не фертачил?
— Никогда.
Мартина, оденься все-таки, — посоветовал Эребро и снова обратился к Мишелю: — А еще такие провалы у тебя бывали?
— Да. Сегодня утром.
— Расскажи подробнее.
— Я решил размяться немного на тренажере. Пошел в гимнастический зал. П…помню еще, там мама оказалась… П…поговорили. П…потом я куртку сбросил, вот эту, вошел в тренажер, задал ему программу. И дальше — провал.
— С кем общался? — спросила Мартина, накинувшая на плечи плед.
— Не помню.
— Это мы выясним, расспросив других, — решил Эребро. — А что произошло, когда память вернулась?
— Это я помню, но смутно, как во сне. П…пришел в себя на верхней галерее. Кто-то открыл окно, и я чуть не околел от холода. Он и привел меня в чувство. Я лежал навзничь на полу, в окно сеялся снег и падал мне на лицо. Я был без куртки. П… первой мыслью было — где мог обронить ее? Дело в том, что в кармане ее лежал… — Мишель замялся, — лежал важный документ.
— Какой еще документ? — спросил Эребро.
— Ну, очень важный…
Оставь его, Эреби, — сказала Мартина, догадывавшаяся об истине. — Это к делу не относится.
Мишель перевел дух.
— Припомнился тренажер, гимнастический зал, — продолжал он. — Побежал туда. Матери в зале уже не было, зато там оказались Рабидель с Делионом… К… кажется, надерзил им…
— А куртка? — спросил Эребро.
— Куртка, к моей радости, оказалась в зале. Видимо, там я ее бросил — это припомнилось уже потом.
Мартина спросила:
— Документ не пропал?
— Не пропал.
— Он хочет пойти к Филимену и рассказать, что считает себя убийцей, — сказала Мартина.
— Не торопись, Мишель, — посоветовал Эребро. — Ведь тот факт, что именно ты выстрелил в отца, еще не доказан. В твоем рассказе для меня многое не ясно. Подожди до вечера. И постарайся припомнить все, до мельчайших деталей, как советовал Сванте.
— Подождем мозговой атаки, — заключила Мартина.
* * *Хотя марсианин с Делионом держались спокойно, они были взволнованы необычным предложением сыщика не меньше других. Перебирали в памяти каждое слово, произнесенное Филименом, стараясь отыскать в нем скрытый смысл.
— Мозговой штурм — штука обоюдоострая, — покачал головой Делион.
— В старину этим методом пользовались для решения сложных научных проблем.
— Но потом от него отказались.
— Да, метод обоюдоострый. Он может привести к непредсказуемым результатам, запутать задачу.
— Откуда пришла Филимену мысль применить мозговую атаку? Боюсь, здесь есть доля моей вины.
— Ты советовал ему?
— Нет, в вопросах следствия Сванте ни с кем не советуется. Я — только ментор по физике. И рассказал ему однажды об этом методе, который применяли ученые прошлых веков.
— Пожалуй, замысел Филимена интересен.
— Мозговой штурм в уголовном расследовании? Ерунда.
— Но почему? Задачу вполне можно математизировать, как систему уравнений со многими неизвестными.
— Доживем до вечера. Тогда увидим, что даст Филимену его метод. Ну, а если сыщик потерпит провал, или его занесет не туда, — будем действовать, как договорились. Возьмем всю ответственность на себя. Атамаль, Атамаль, мне тебя очень жаль…
— Что это ты себя жалеть вздумал?
— Не только себя. И тебя. А может, и еще кое-кого, — несколько загадочно произнес Александр.
— Наоборот, радоваться надо, что приходит конец неопределенности. А заодно, я надеюсь, и нашему заточению.
— Когда идет штурм крепости, может ведь и невинный пострадать… Сыщик-то наш со странностями, и притом он в единственном лице представляет для нас Фемиду.
Они сидели, отдыхая, на бортике электромагнитного бассейна.
Рядом лежали, небрежно брошенные, плоскости для серфинга. Там, внизу, в глубине бассейна клубились эфемерные силовые волны, по поверхности которых пробегали радужные блики. Гребни самых высоких волн были украшены белым подобием пузырящейся пены.
