Зло той же меры - Теверовский Михаил Григорьевич
– Чёрт возьми… – прошептал я, откидываясь на спинку кресла. Оставалось надеяться, что не удалил ту чёртову презентацию. Я даже не помнил расширение файла, в котором она была сохранена…
Спустя полчаса судорожных поисков через ввод названий и расширений в поисковике, копания в папках и файлах, которые могли иметь какое-то отношение к этой программке, всё же отыскал презентацию. Мне крупно повезло, что я никогда в своей жизни не удалял что-либо с рабочего компьютера, каждый раз волнуясь о том, что мало ли что-то может понадобиться. Тем же самым я грешил и на домашнем компьютере, на что часто злилась моя добрая нежная Лиза… Она всегда так мило злилась. Никогда не кричала, пыталась достучаться до твердолобого меня, объяснить… А я, чёртов дурак, ещё зачастую и спорил с ней, доказывал, что прав… Зачем… Быстрым движением руки я стёр слезу, стекавшую по щеке. Закрыл лицо ладонями, несколько секунд глубоко и медленно дышал, стараясь заглушить боль, разрывавшую сердце, прийти в себя. Сейчас я не имел права быть слабым.
Неужели я больше никогда не смогу сказать ей, как сильно её люблю, объяснить, что она для меня значит? Что она и Наташка – вся моя жизнь… Так не должно быть…
Я понимал, что мой сеанс в работе приложения будет наверняка проанализирован. Потому, запуская поиск по фото, я тем самым сокращал себе время на поиск ублюдков – но что я мог сделать, не зная ни одного имени и контакта? К счастью, после загрузки первого же фото система выдала столь нужный мне ответ: Дмитрий Георгиевич Вронев.
Настало время следовать дальше по найденной ниточке, способной привести меня ко всем виновным. Я ввёл шифр замка на шкафчике, подтвердил данные биометрией и собрал все свои полицейские вещи в сумку, оставив там висеть только свою форму: шлем и чёрный «скафандр». Нужно было отвезти их домой, а на допрос Вронева взять лишь самое необходимое. Остальное же мне могло понадобиться потом.
Глава 2
Суббота, 1 день до…День
Ранним утром Дима на цыпочках выскользнул из дома и с того времени слонялся по улицам вблизи родительского дома, потерянный и забитый, кутаясь и ёжась в великоватой ему на пару размеров чёрной толстовке, плотно накинув на голову капюшон. Не только из-за того, что на улице по утрам было ещё холодновато – воздух за ночь остывал до десяти градусов тепла, – а ещё и потому, что чувствовал себя одновременно и самым мерзким, и всеми изгнанным, преданным, никому не нужным. Домой идти ему не хотелось и было даже несколько страшновато, так как у отца был выходной. Теперь Дима боялся не только его ледяного безразличного взгляда, но помнил ту невидимую силу и власть, которой обладал его отец. С самого детства Дима замечал, как не только подчинённые, но и близкое окружение отца смотрело на Георгия Абрамовича Вронева если не с подобострастным страхом, то как минимум заискивающим взглядом. На что же он был способен, даже пусть и в отношении своего единственного родного сына? Дима боялся представить, несмотря на то что замыслил убить себя. Получается, что он боялся отца больше своей смерти.
Дима не переставал корить себя за свою глупость, за свою бесхребетность и безвольную ведомость. Наконец, за содеянное. Иногда он пытался успокоить себя тем, что основные мерзости и ужасы преступления совершены не его руками, но всё же его сознание прекрасно понимало, что ответственность лежит на всех пятерых… пятерых грабителях, насильниках, убийцах. Хотел ли Дима себе такие слова описания? Нет… Всё, чего он хотел, – это чувствовать себя крутым, настоящим пацаном в клёвой банде. Чувствовать, что его уважают, что им дорожат. Видеть в глазах девушек не только презрение или омерзение, а заинтересованность, быть может, даже флирт…
Ещё и, как назло, на одном из телеэкранов, растянувшихся во всю высоту шестнадцатиэтажного дома на перекрёстке, крутился новостной репортаж, в котором как раз рассказывалось о произошедшем ночью преступлении, по итогу которого неназываемый полицейский потерял всю свою семью. За этими короткими тезисами, сопровождавшимися фотоизображениями тел и заляпанного кровью места преступления, которые и без того отпечатались у Димы в памяти, сразу же показали Леонтия Павловича Керчева, буквально обуреваемого огнём праведного гнева к допущенному, по его мнению, полицией. Он кричал, махал руками, объяснял, что к произошедшему привели ошибки действующего начальника полиции Новоградска Иванова, обещал, что если изберут его, то такого безобразия никогда больше не повторится. Давал слово отыскать и наказать по всей строгости закона виновных в этом страшном и гнусном преступлении.
– Я идиот, просто-напросто кретин… – прошептал Дима, выдыхая и стараясь сдержать стон отчаяния, рвущийся из груди вместе с потоком слёз, которые не просыхали на его лице и подушке всю ночь. Ноги стали ватными и такими слабыми. Что, если полиция расследует, что он причастен? Тогда все в городе, а быть может, и во всей стране узнают о том, что Дима совершил. Что скажут мама и отец?.. И Дима приходил к единственному, как он теперь считал, верному и правильному решению. – Нет, моё спасение лишь в смерти.
После полудня живот Димы громогласно заурчал, напоминая своему хозяину о том, что еда – немаловажная составляющая жизни. Ещё и начинала понемногу болеть голова, хоть и не сильной, но тупой и ноющей болью, которая, казалось, не прекратится уже никогда. Первой мыслью, от которой даже потекли слюнки, была идея пойти домой, где наверняка в выходной мама приготовила что-то очень и очень вкусное. Но, разумеется, Дима отмёл эту мысль. И теперь всматривался в вывески кафе, ресторанов и пабов, пытаясь вспомнить, в каком месте более-менее вкусно и не очень дорого, так как понимал, что если отец перестанет перечислять на его карточку средства к существованию, то те очень быстро исчезнут. Что же делать тогда? Потому Дима решил, что настало время экономить. Правда, тут же оборвал в себе и эту мысль, вспомнив о том, что завтра у него уже не будет. Дима дал себе слово, и он сдержит его – так он, по крайней мере, уговаривал себя.
Возвращаясь к реальности и быстро-быстро осматриваясь по сторонам, Дима внезапно обнаружил, что стоит напротив своей самой любимой кофейни. За стеклом витрины он заприметил такую красивую и столь любимую им блондинку-бариста, которая в этот момент стояла за стойкой, пересчитывая кассу. Разумеется, противостоять одновременно и голоду, и желанию войти в кофейню, чтобы хотя бы промелькнуть у неё перед глазами, Дима не мог.
Теперь он сидел за одним из четырёх круглых столиков в самом углу. На том же месте, где обычно печатал на ноутбуке свой эротический роман. Но в этот раз без ноутбука. Его голова гудела, виски сдавливало так сильно, что даже темнело в глазах. И не помогали никакие таблетки, даже обезболивающие. Ведь ежесекундно воображение Димы вновь и вновь рисовало ему произошедшее вчера нападение банды Дракона на семью полицейского. Нападение, в котором он участвовал самолично. Он сидел, уткнувшись лбом в ладонь левой руки, смотря пустым взглядом сквозь столешницу и медленно потягивая из трубочки раф с клубничным сиропом и тремя ложками сахара, приготовленный ему той самой блондинкой, в которую Дима был тайно влюблён и на которую в этот день не взглянул ни разу. Все его мысли были заняты лишь одним вопросом – о своей смерти. Он уже смирился с тем, что должен будет убить себя. Не знал лишь того, как это сделать. И откуда набраться смелости в самый финальный момент, не отступиться, как тогда перед раскрытой створкой окна в своей комнате. Дима представлял себе, как будут горевать близкие и родственники, когда его не станет. Ему становилось жаль маму, но эта мысль перекрывалась другой: как наконец отец будет жалеть о тех взаимоотношениях, которые выстроил с Димой, как поймёт свои ошибки и будет корить себя, винить в смерти единственного сына! Не сможет же он с безразличием отнестись к его смерти, думал Дима. Смерти… И тогда новые мысли поглощали его, тёмные, печальные.
– Интересно, что там… после… – бормотал себе тихонько под нос Дима, делая очередной маленький глоток из трубочки. – На самом деле рай, как уверена мама? С Богом, ангелочками, арфами, водопадами… Н-е-ет, нет, нет и нет. Или да?..
