Виктор Гончаров - Долина смерти (Искатели детрюита)
Болтливый ключ неугомонно пел монотонные саги свои о жутких глубинах, откуда вытекал. Грузное ворчание над головой действовало успокаивающе. Глаз ничего не разбирал в кромешной тьме.
Дьякон собирался снова завалиться на боковую — на перину из жидкого теплого месива, как расслышал вдруг те чуждые звуки, что пробудили его от сладкого сна.
Где-то — быть может, за целым рядом крутых подземных поворотов — говорило, казалось, несколько человек зараз. Разговор становился отчетливей не в постепенной прогрессии, а резко, через некоторые промежутки времени, когда разговаривающая группа делала новый поворот, приближающий ее к дьяконской усыпальнице.
Дьякон сначала окаменел, потом заметался по жидкой грязи, не зная, что предпринять.
Между тем стали доноситься отдельные слова из многоголосой речи. Говорили на русском вперемежку с каким-то гортанным и цокающим языком и говорили, действительно, все сразу, перебивая друг друга и крича, как бы бранясь. Но бранных слов, по крайней мере, на русском языке, столь богатом ругательствами, слышно не было. За время короткого своего пребывания на поверхности Абхазской республики дьякон успел подметить манеру восточных народов говорить возбужденно и хором о предметах самого невинного сорта. Возможно, что и здесь было то же. Зажав в руке смертоносную палочку, он вонзил уши в приближающуюся речь. Можно было определенно сказать, что до него осталось три или четыре поворота.
— Он должен быть там, в башнэ… — крикнул кто-то на ломаном русском.
— Он упали и больно расшиблис… Я знай, как оттуда падать…
У дьякона отросшая шевелюра стала на дыбы: ведь говорили про него! Они думают, что он впотьмах оступился и свалился в какую-то башню… «Но с какими целями вы ко мне идете?» — задал дьякон мучительный, безмолвный, правда, вопрос навстречу приближающейся группе. На вопрос немедленно последовал ответ голосом того же человека:
— Нам сказал: связать и покладит в башнэ… Ва, а веревка есть?…
— Есть. Есть… — ответило несколько голосов сразу. Потом тот же предусмотрительный голос:
— А еслы он будут стрэлять?..
— Пристрелить, как бешеную собаку… — ответил на этот раз кто-то на чистом русском.
Шлепая босыми ногами, дьякон пустился бежать в обратном от голосов направлении: ему так претили новые убийства.
То и дело натыкаясь на бугроватые стены, ногами попадая в горячие лужи, он пробежал недолго. Мучительная боль во всех частях тела и в разодранной коже скоро остановила его. В измученной душе напружилась волна негодования и возмущения:
— Почему я должен бежать, а не они, ну-ка?.. Разве я не сильней их?.. Я им сделаю предупреждение, если они не оставят меня в покое, тогда… о, господи…
Он разыскал в стене объемистую нишу и залез в нее. Голоса, за время его бегства совсем угасшие, скоро опять загортанили невдалеке.
— Он будут стрэлят — я знай… Вай, вай, он отчаянны чалавэкы…
— Господи, про меня говорит… — шептал дьякон. — Что я ему сделал?.. Откуда он меня знает?.. Где он меня видел?..
Обладатель голоса, произносившего слова чисто, без акцента и неправильностей, видимо, играл роль старшего. Ему часто приходилось подбадривать робких во тьме туземцев, в то же время чувствовалось, что и он сам порядочно трусит.
— С фонарями вперед… — сказал он, и в этот момент дьякон, выставив голову из ниши, увидел яркий луч света.
— Сто-ой. Сто-ой. Ну-ка?.. — внезапно заорал он. — Сто-ой во имя бога! Кто б вы ни были, сто-ой — иначе все до одного погибнете…
Сразу голоса смолкли и фонари потухли, но жидкая хлюпающая грязь указывала, что продвижение вперед имеется.
— Сто-ой, — снова прокричал дьякон, мучительно сознавая, что неизбежное — неизбежно.
Хлюпающие шаги продолжались…
Тогда он, протянув руку со своим оружием, повел ею несколько раз от одной стены хода к другой.
— Всс… всс… всс… — нежно просвистала палочка.
Раздирающие душу крики… зверские проклятия на двух языках… револьверные выстрелы… Потом мучительные стоны…
Дьякон для полного успокоения себя еще несколько раз поводил палочкой — стоны угасли… воцарилась могильная тишина. Лишь рокочущие звуки сверху говорили о какой-то страшной мести.
В первый раз за все время своего обладания палочкой он рыдал. Рыдал, прислонясь головой к бугристому камню, и тонко-жалостно подсвистывал исцарапанным носом.
Его страдания были безмерны, а измученная мысль не находила выхода. Бога он не хотел трогать, слишком хорошо зная из опыта длинных лет, что возлагать на бога надежды — занятие пустое и пагубное; другое дело, рекомендовать это пастве — паства платила за бога звонкой монетой. Кстати сказать, к существованию небесных сил он стал относиться двусмысленно: когда трусил перед «карающей десницей всеблагого», когда потихонечку проклинал, имея некоторую уверенность, что его проклятий никто ни на небе, ни на земле не услышит.
В последнее время, впрочем, он больше склонялся к первому, и все же в этот раз к «всеблагому» не обратился.
Но… его страдания были безмерны, а измученная мысль не находила выхода. Тогда горькая накипь его души претворилась в гнев. Гнев вылился на лишенный сознания предмет — на фатальную палочку.
— О, ты стерва… — тискал он в руке свинцовую головку. — Ты испортила мне жизнь… Ты сатанинское наваждение. Измышление сумасшедшего… Я тебя уничтожу. В порошок сотру. Развею на все четыре стороны… Ты — корень всех моих зол и страданий… О, дьявол, дьявол…
Но вместо того, чтобы привести в исполнение свою угрозу, он внезапно успокоился, в гневе разрядив скопившуюся реактивную энергию. Успокоился, и старое решение, бродившее в его душе в последние дни, оформилось твердо.
— Я должен удалиться от мира… уйти от людей… В мире ходят грех и скверны… Я должен очистить свою жизнь постом и покаянием… Палочку я где-нибудь зарою, чтобы она больше не служила источником смертоубийств и страданий… ни моих, ни кого бы то ни было…
С этим, более чем твердо созревшим, решением он ретиво двинулся в путь и… споткнулся на горе трупов… упал в теплую соленую лужу.
— Кровь!.. Кровь!.. — вырвалось у него дикое, исступленное.
До сих пор ему лишь издалека и мельком приходилось видеть кровь своих жертв, а здесь он чуть ли не буквально окунулся в нее. В таком виде ему пришлось пройти минут пять, чтобы отыскать горячий ключ. Здесь он содрал с себя все лохмотья и остатки ботинок, принял ванну, а потом… снова вернулся к горе трупов.
Хотя его решение сделаться отшельником было твердо, — возможность приодеться для новой жизни все же не казалась лишней. Он нашел в лужах теплой крови электрический фонарик и, стараясь не смотреть на искромсанные тела, что было, впрочем, неисполнимо, составил себе полный комплект одежды. Потом разыскал спички, зажигательную машинку и кинжал; все это на правах сильнейшего из сильнейших, по Дарвину, он захватил с собой. Затем двинулся в путь, около ключа сделав остановку, чтобы отмыть от крови руки, ноги и захваченные с боя предметы.
