Усадьба с приданым (СИ) - Снежинская Катерина

– И что, прямо на выступлении? – выдохнула Мария, уже обо всём догадавшись.

– Слава богу, нет, на репетиции. Хан едва лапы волок, бесился. Другие тоже дёргались. В общем, поехала у тигрины крыша, бросился. А у Алекса револьвер с холостыми, хлыст да табуретка, но те больше для красоты, да он и сам протормозил. Помощники с брандспойтами за сеткой, конечно, стояли, но воды-то нет. Короче, нехорошо получилось. Потом ещё Алекса сначала в местную больничку, там его как увидели, так на задницу и сели. Повезли в другую, но пока машину нашли, пока то, сё. Прооперировали и неудачно. Дальше уж старший Добренко влез, связи поднял, денег отвалил. Ну чего говорить-то?

Малыш безнадёжно махнул рукой.

– А с тигром что? – совсем уж неслышно спросила Маша.

– Да что? Пристрелили с перепугу. Как по мне, так это Алекса окончательно и добило. Ну и Милка его, конечно. Выкарабкаться-то он выкарабкался, но, сама понимаешь.

Мария послушно кивнула, хотя ничего она не понимала, да и представлялось это всё не слишком отчётливо. Одно дело в собственной спальне застукать супруга с голой задницей и секретаршей и совсем другое когда тебя вот так… бросают. Просто потому, что ты ни на что уже не годен.

И, главное, сколько не отмахивайся, а гаденький вопросик всё равно настойчиво лез в голову: сама-то она на месте неведомой Милки как бы поступила?

***

Самое эффективное средство от дурных назойливых мыслей – это работа. Ну или хотя бы занятие, требующее сосредоточенности. Найти такое в Мухлово оказалось не просто. Маша и по дому походила, и по участку, и облезший фонтанчик поколупала. Хотела было выгрести из его чаши прошлогоднюю листву, да передумала. Даже подвядшие огуречные грядки, высаженные рачительным Михалычем, полила. Время убить эти несомненно плодотворные занятия, конечно, помогли, а вот от дум не спасли.

Самое противное, что мыслилось не конкретно, а как-то абстрактно. Мнился Иркин ехидный голос: «Это не наш размерчик!», виделись бабушкины округлившиеся от ужаса глаза и брезгливо поджатые губы Павла: «Мария, так опускаться нельзя!» А как можно? Вот если пользоваться железной логикой мужа, то, например, до Тёмы можно опуститься? Ну ведь молодой, симпатичный, волосы как будто выгоревшие, глаза опять же…

Вот додумавшись до этого момента, Маша передёрнула плечами в брезгливом ужасе и решила действовать.

Адресок дачи лискиного профессора, которого звали, оказывается, Марк Платоныч – надо бы запомнить, наконец, вон фамилию Добренко, чай, моментом усвоила! – раздобыть было не легко, а очень легко. Зефирка Оксана даже не спросила, на кой он госпоже Мельге понадобился, просто разобъяснила, как добраться и: «Вы мимо Слободкиных не ходите, у них вечно куры пасутся, всю траву загадили, ещё туфли угваздаете, а возьмите влево и по заборчику-то двигайте». Правда, с гиперобщительной продавщицей пришлось ещё поболтать на отвлечённые темы и купить пачку чая да невнятных карамелек – для конспирации.

Мария Архиповна совсем уж собралась на разведку, но к счастью вовремя сообразила, что едва не провалила задание, как радистка Кэт. Привыкнув к мухловской вольнице, Маша собралась топать в гости к профессору как была, то есть в дешёвеньких китайских брючатах, прикупленных во время недавнего шопинга, и безразмерной майке с жуткой мордой, приобретённой тогда же. Ну что делать, если госпоже Мельге такие футболки по сердцу пришлись?

Что делать, что делать! Идти домой, переодеваться и наводить красоту!

В общем, к Марку Платонычу Мария попала уже после обеда, когда хозяин, явно только откушавший, баловал себя чайком на тенистой веранде. Увидев эту картину, Маше захотелось даже головой тряхнуть: ну точь-в-точь сцена быта барина начала двадцатого века. Или, скорее, купца, потому как чай профессор прихлёбывал из блюдечка в прикуску с настоящим колотым сахаром. А на столе, естественно, на белоснежной скатёрке сиял начищенным боком самый настоящий самовар, да не электрический, а натуральный такой, с трубой.

Гостью Марк Платоныч встретил приветливо, оглядел благожелательно, расплылся в престарело-гусарской лукавой улыбке и велел Марфуше – и впрямь, что ли, на дворе века сменились? – подать ещё одну «чайную пару». Марфуша – дама неопределённого возраста в фартучке и наколке на тщательно взбитых волосах – окинула слегка прибалдевшую Марию неодобрительным взглядом, сделала кислую морду ещё кислее, но «пару» подала.

– Вам с лимончиком или со сливками? А, может, молока? – просто-таки искрясь задорным лукавством, степенно суетился Марк Платоныч. Ухаживал, то есть.

– Чай наливать в молоко и не иначе? – растерянно пробормотала Мария.

– О, вижу, вы знаток английской культуры? – восхитился профессор.

– Да нет, просто по верхам нахваталась, – призналась госпожа Мельге.

– И всё же приятно видеть истинно интеллигентного человека, – добродушно щебетал хозяин. – А то, знаете, я тут совсем опростился. Представьте, недавно поймал себя, что говорю… «извиняюсь»! Нет, это же невозможно, согласитесь! Но так и было, уверяю вас, – хозяин, очень довольный собой, расхохотался, сверкнув безупречными голливудскими зубами. – «Извиняюсь»! Каково? Но ведь с кем поведёшься. Боюсь, скоро и не то сказану, а, например, «волнительно» или «просвечивающаяся». Клянусь вам, тут так и говорят!

– Так зачем же вы сюда ездите? – буркнула Маша, разговоров об обнищании языка в частности и культуры в целом не любившая.

– Как же, голубушка вы моя, Мария Архиповна, – возмутился профессор. – Надо же изредка припадать к корням, к истокам. А какие тут природы, какие пейзажи! Мне на удивление комфортно здесь работается. Да и голова становится как у молодого, честное слово.

– Почему «как»? – послушно выдавила ожидаемый комплимент Мария. – Вам до старости ещё очень далеко.

– Ну что вы! – хохотнул Марк Платоныч, по-гренадёрски лихо подкрутив ус. – Хотя, говорят, старый конь борозды не испортит. И на этом моменте мы переходим к цели вашего визита. Которая, между прочим, мне хорошо известна.

– Вот как? – светски изумилась Мария Архиповна.

– Да-да, голубушка. Простая логика. Вы дружны с Сашей, а он, в свою очередь, благоволит Лизоньке, с которой у нас недавно возникли некоторые разногласия, – интеллигентно погрустнел профессор. – Соответственно, не сложно догадаться: вы пришли по её просьбе. Или по причине моего несанкционированного появления на вашей территории ночью, что вряд ли. Ведь невооружённым глазом видно, вы добрейшей души человек и тот свой испуг, виновником которого я невольно стал, простили. Скажете, я не прав?

– Не скажу, – согласилась Маша, откровенно выпавшая от такой велеречивости в осадок.

– Вот видите, как всё просто? – Марк Платоныч стал ещё грустнее. – Так чего хочет Лизонька? Чтобы я вернулся к ней, покинул семью?

– Ну-у… – протянула окончательно дезориентированная госпожа Мельге.

– Это никак невозможно, голубушка, – полностью перейдя к трагедии, заявил профессор. – Каюсь, перед всем миром каюсь, грешен. Седина в бороду, бес в ребро, а плоть слаба. Не устоял. Да и кто устоит перед столь искренней, невинной, столь горячей молодой и чистой любовью?

– А что, любовь была и впрямь невинна и чиста? – ляпнула Мария Архиповна, не успев прикусить язык.

– Ну конечно! – профессор подозрительно глянул на гостью, но из амплуа решил не выходить. – Видели бы её письма! Буря чувств и эмоций, такая преданность. Но увы, первый шквал спал, и я вспомнил о своём долге перед семьёй, перед супругой, в конце концов. Она, безусловно, поймёт и примет меня, но только представьте, сколько боли принесёт ей мой… э-э…

– Загул? – предложила Мария, язык которой явно стремился к самосознанию.

– Мою слабость, – мягко укорил гостью профессор. – Вот вы рассердились, и я вас прекрасно понимаю. Вы же замужем? – Марк Платоныч выразительно глянул на обручальное кольцо, про которое Маша совершенно забыла. Ну а часто ли люди вспоминают о собственной селезенке, если она не болит? Сидит где-то себе в потрохах и сидит. Вот и кольцо: есть оно на пальце и есть. А, наверное, стоило бы уже снять. – Вот именно, голубушка моя, вот именно. Женская солидарность. Я бы даже сказал, солидарность супруг, оттого вы и сердитесь. И, заметьте, я вас нисколько не виню, понимаю ваши чувства. Потому и порвал с Лизонькой. Окончательно и бесповоротно порвал, как бы ни было мне жаль её.