Маркус Сэйки - Лучший мир
– Купер! Я знаю, ты здесь.
Голос прозвучал приглушенно, но был абсолютно узнаваемым.
«Да. Что-то хуже».
Он открыл дверь. В холл влетела Шеннон в кожаной куртке, выражение лица рассерженное, мышцы шеи напряжены.
– Ты ужасный сукин сын, ты это знаешь? – ткнула она пальцем ему в грудь.
– Что случилось?
– Случилось? Я говорила с Джоном, вот что случилось, ты фашист…
Она замолчала, скользнула взглядом через его плечо по столу в гостиной с остатками праздничного обеда и напряглась:
– Черт!
– Шеннон, – ровным голосом проговорила Натали, – с вами все в порядке?
– Да. Я… прошу прощения, я забыла, что сегодня День благодарения. Не хотела вламываться.
– Вы здесь всегда желанная гостья. Входите.
– Я не хочу…
– Все в порядке. Правда. Почему бы вам не поговорить в комнате? – обратилась Натали к Куперу. – Я вам мешать не буду. У нас много дел, раз мы уезжаем завтра.
Ее улыбка была совершенной и холодной, словно высеченной из мрамора. Развернувшись, Натали пошла вверх по лестнице.
– Черт! – повторила Шеннон.
– Входи, – пригласил ее Купер. – Хочешь индейки?
– Нет. И о чем я только думала, когда ворвалась сюда! – Она тряхнула головой. – Совершенно забыла о Дне благодарения.
– Ничего страшного, – сказал он, – я тоже забыл.
Забавно, как их образ жизни приводил к тому, что они легко забывали о вещах, которые определяли быт всех остальных. Именно по этой причине между ними и образовалась та связь, которая образовалась. Они оба жили сами по себе.
– Куда они уезжают? – спросила Шеннон, проследовав за ним в гостиную.
– Что?
– Натали сказала, что у нее много дел, раз они уезжают.
«Вообще-то, она сказала „мы“, а это было все равно что показать небольшой нож».
Жестокость, с которой женщины вели войну, всегда удивляла его.
– Я завтра лечу на переговоры с Эриком Эпштейном в Вайоминг. Натали и дети – со мной.
– Вот как! – сказала Шеннон.
– Так ты назвала меня фашистом, – напомнил он, плюхаясь в кресло.
Глаза ее сверкнули, и от той неловкости, что она испытала, не осталось и следа.
– Ты его похитил? Приставил пистолет к его голове? Избил?
Он встретился с ней взглядом и кивнул:
– Ага.
– Что, просто «ага»? – переспросила она самым простецким тоном. – И это все, что ты хочешь сказать, мой дорогой?
– Нет, моя милая. Ты хочешь услышать что-нибудь занятное? Вчера я был на совещании, на котором обсуждалось серьезное нарушение режима секретности. На территорию ДАР проник террорист и похитил огромный массив данных. Большинство из них об исследовательских центрах, ведущих работы в области генетики, и о биологических лабораториях на частном финансировании, полулегальных объектах, которые разрабатывают химическое оружие и создают вирусы в соответствии с требованиями заказчика. – Он наклонился вперед. – И вот я думаю: «Ух ты, а ведь террорист на камерах видеонаблюдения похож на мою подружку».
– Да что ты, Ник, меня не интересовало биологическое оружие.
– А что же?
– Волшебное снадобье.
– Хитро, – покачал он головой.
– Я работала. Ты же знаешь, чем я занимаюсь.
– Для террористов.
– Для моего дела.
– Черт побери! – вспылил он. – Ты не имеешь права ставить меня в такое положение!
Она смерила его холодным взглядом и сказала:
– Если мы с тобой пару раз занимались сексом, это еще не значит, что я тебе чем-то обязана.
– И это не значит, что я не могу отвести тебя в ДАР в наручниках.
– Прекрасно. Значит, когда тебе нужна моя помощь, то вот тебе любовь и доверие. А когда тебе ничего не нужно, ты готов меня арестовать? – Она скрестила руки на груди. – Купер, я спасла твоих детей. Ты всегда должен помнить об этом.
Он хотел ответить, но, оборвав себя, вздохнул:
– Ты права. Я не должен был говорить последние слова.
– Я знала: нам не следовало встречаться. Но я сказала себе, что, даже если мы по разные стороны, я могу верить, что ты будешь вести себя порядочно. – Она уколола его взглядом. – Но в сердце ты остаешься спецагентом.
– Нет. – Он почувствовал себя глуповато в этом кресле и захотел встать, но подумал, что это будет выглядеть еще глупее. – Нет, я просто человек, который пытается предотвратить войну.
– Ник Купер, который стоит целой армии. Судья и жюри присяжных в одном лице.
– Сказала женщина, которая похитила государственные секреты. Скажи мне, Шеннон, что ты собираешься взорвать сегодня? Сколько невинных людей погибнет в следующем твоем приключении?
Она уставилась на него, в ее груди бушевала буря. Он видел огонь и ярость, сверкание молний, слышал завывание ветра.
– Я собираюсь в Западную Виргинию. Сделаю лучшее из того, что мне доводилось делать в жизни. И знаешь, что смешно? Если бы ты спросил меня об этом сегодня утром, я бы тебе все рассказала.
– А что такое в Западной Виргинии?
– Смотри новости. – Она развернулась на каблуках и зашагала прочь. – И пошел ты!
Прежде чем он успел ответить, щелкнул замок и раздался хлопок двери.
«Проклятье!»
Он не хотел, чтобы это зашло так далеко. Как бы он ни был зол на нее из-за того, что она сделала, у нее было не меньше оснований злиться на него. У них обоих были свои тайны, и он давно предполагал, что когда-нибудь они схватятся из-за этого. Но не сейчас и не здесь. Он потер глаза.
«Черт, черт, черт!»
Несколько секунд спустя он услышал, как в комнату вошла Натали. Она прислонилась к стене, с кухонным полотенцем в руках, на ее губах гуляла улыбка.
– Ах, Ник!.. – покачала она головой.
– Что?
– Ты не потерял умения очаровывать женщин.
Обучайте сверходаренных детей
Руководство для инструкторов академий
Раздел 9.3. О жалости
Работа инструктором в академии первого уровня – это привилегия, на которую могут претендовать лишь немногие. Эта работа требует не только самой современной и продвинутой подготовки, но еще и ощущения призвания, укорененного в несокрушимой личной дисциплине.
Люди по своей природе любят детей. Невозможно смотреть на страдающего ребенка, какой бы ни была причина этого страдания – физическая, эмоциональная или физиологическая. Это естественно и правильно.
Но ребенок, который раз обжегся, не будет тянуться пальцами к пламени. Маленькая боль предотвращает сильную.
Иными словами, боль – это инструмент обучения.
Жалость препятствует обучению. Близорукая и деструктивная жалость ради сиюминутной выгоды обрекает человека на долгие страдания. Когда мы видим ребенка, который тянет руку к пламени, жалость говорит нам: остановите его. Защитите.
Но на самом деле мы должны развести огонь. Мы должны подтолкнуть ребенка к тому, чтобы он обжегся. Если это нужно, мы должны обманом заставить его сделать это.
Иначе как еще он узнает, что нельзя совать руку в огонь?
Ради блага академии, ради блага мира и ради блага самих детей ваш долг – очиститься от жалости.
ПРОДАЖА ИЛИ ДЕМОНСТРАЦИЯ ЭТОГО РУКОВОДСТВА ЗАПРЕЩЕНА, МИНИМАЛЬНОЕ НАКАЗАНИЕ ЗА НАРУШЕНИЕ – ПЯТНАДЦАТИЛЕТНЕЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ И $250 000 ШТРАФА.
Глава 19
Солнце уже садилось, но это ничего не меняло.
Тяжелые тучи успели окутать мир, когда Итан заглушил двигатель «хонды». Несколько секунд они просидели в тишине – было слышно только пощелкивание двигателя и тихое посапывание Вайолет на заднем сиденье. Парковка была наполовину заполнена. Он бы ни за что не подумал, что День благодарения – церковный праздник, но, видимо, благочестивые жители Индепенденса[36] считали иначе. А может быть, праздник тут был ни при чем, может быть, это скорее было связано с тем, что происходило в мире.
Он посмотрел на Эйми и произнес:
– Зомби-апокалипсис?
Она кивнула.
Пресвитерианская церковь Индепенденса представляла собой причудливое сооружение А-образной формы, крытое побуревшей дранкой, со старомодным шпилем с одной стороны. Церковь располагалась у площади на тихой окраине. Индепенденс считался городом, но если серьезно, то и на деревеньку не тянул. Место казалось вполне подходящим, чтобы оставить здесь машину.
Итан полагал, что если правительство захочет блокировать Кливленд, то на дорогах выставят посты. Федеральный восьмидесятый хайвей находился в десяти милях к югу, но, поскольку Итан не знал точно, где начинается кордон, было решено отсюда идти пешком с рюкзаками. Двадцать две мили, большая часть которых пролегала через национальный парк с водопадом Кайахога в качестве земли обетованной.
«Ну вот этой фразы, пожалуй, никто не произносил».
Итан набросил на плечи рюкзак и плотно затянул поясной ремень, чтобы правильно распределить нагрузку. Мышечная память вернула его к походу через Амстердам с его велосипедами и брусчатыми мостовыми, солнцем, бликующим на воде каналов в четырех тысячах миль и в миллионе лет отсюда. За пояс он засунул револьвер.
