Марк Ходдер - Таинственная история заводного человека
Бёртон от раздражения заскрипел зубами:
— К черту, Джон! Почему ты так упорно противишься экспедиции?
— Вовсе нет! — запротестовал Спик. Тем не менее, когда оба каноэ были нагружены и Бёртон сел в первое, лейтенант устроился во втором с таким же угрюмым видом.
Озеро волновалось, экипаж греб на север. Погода всё время менялась: то их мочил проливной дождь, то поджаривало солнце. Наконец они высадились на берег в деревне Увира,[58] и там гребцы из Уджиджи взбунтовались.
— Им очень страшно, — объяснил Сайди Бомбей. — Люди в деревне говорить: если мы плыть еще на север — нас всех убить. Там очень плохие племена: всегда воевать. — Потом последовал страшный удар. — Хозяин, люди говорить: Рузизи входит в озеро, а не выходит из него!
— Шейх Хамед говорил иначе! — воскликнул Бёртон. Сайди Бомбей покачал головой:
— Нет-нет. Мистер Спик — он не понимать шейх Хамед.
Бёртон впал в уныние. Лейтенант сторонился его. Исследователи вернулись в Уджиджи, а потом отправились в глубь страны, в деревню Кауэле.
Бёртон выздоровел. Он был уверен, что собранные им научные данные помогут ему найти спонсоров для новой, лучше оснащенной экспедиции. И ей-богу, он возьмет с собой совсем другого спутника!
— Я бы хотел обогнуть Танганьику, — сказал он Спику, — но нам нужно сэкономить припасы на обратный путь к Занзибару. К тому же, если путешествие продлится слишком долго и мы не успеем отправить доклад в Географическое общество, тогда наши полномочия будут потеряны.
Лейтенант сухо согласился, и 26 мая Бёртон со Спиком отправились в долгий путь на восток. До Уньяньембе,[59] где их ждала почта, они добрались только в середине июня. Одно письмо извещало Бёртона о кончине его отца десять месяцев назад, другое — о том, что его брата Эдварда зверски избили в Индии и теперь он страдает от тяжкого душевного расстройства; обе новости усугубили депрессию Бёртона. Тем не менее путешественники упорно продвигались сквозь бесконечную саванну, пока не достигли арабского торгового города Казеха; здесь они остановились на отдых.
Спик убеждал Бёртона использовать микстуру Зальцмана, чтобы избавиться от последних следов малярии, и даже сам отмеривал дозу. Однако никакое лекарство не могло полностью защитить англичанина от коварных африканских болезней; вдобавок они оба страдали от постоянных головных болей. Смерть, тиранический правитель этой части Африки, терпеливо подкарауливала их.
Однажды Спик пересказал Бёртону сообщения туземцев об огромном водном пространстве, отстоящем на пятнадцать или шестнадцать переходов к северу.
— Мы должны исследовать его, — сказал он.
— Я не очень хорошо себя чувствую, — ответил Бёртон, — одышка, мысли путаются… словно голова не на месте. Я даже не заношу в журнал научные данные, потому что не доверяю себе. Кроме того, у нас плохо с припасами.
— Как насчет того, чтобы я предпринял небольшую экспедицию? Я могу путешествовать быстро и налегке, а ты останешься здесь и наберешься сил.
Бёртон, лежавший на койке, попытался сесть, но не сумел.
— Где твое лекарство? — спросил Спик. — Я приготовлю тебе дозу.
— Благодарю тебя, Джон. Ты действительно думаешь, что сможешь быстро сходить туда и обратно и не съесть всю нашу провизию?
— Уверен.
— Очень хорошо. Тогда собирайся и иди.
Втайне Бёртон даже обрадовался, что какое-то время сможет побыть без надоевшего спутника. Начиная с визита к шейху Хамеду, Спик стал колючкой в боку: за всё время, пока они находились в Казехе, лейтенант ни разу не подчинился восточному этикету и постоянно оскорблял арабских гостей, принуждая Бёртона извиняться.
Отъезд Спика снял бремя с плеч Бёртона. Исследователь перестал принимать лекарство и начал составлять словарь местных диалектов для будущих путешественников. Как всегда, занятие наукой подняло ему настроение.
Лейтенант Джон Хеннинг Спик вернулся через полтора месяца и триумфально объявил:
— Это настоящее внутреннее море! Его называют Ньянза, или Наза, или Зива, или Укереве, или еще как-то…
— На языках банту ньянза — это просто «озеро», Джон.
— Да-да, но это не важно: я назвал его в честь короля![60] Клянусь богом, Дик, я открыл исток Нила!
Бёртон попросил своего товарища описать всё, что он видел. Оказалось, что Спик видел очень мало. Кое о чем он догадывался, но не мог ничего доказать. На озере он был всего три дня и не плавал по нему, а осмотреть сумел лишь небольшой отрезок юго-восточного берега.
— Откуда ты знаешь размер этого озера? Чем можешь доказать, что это действительно внутреннее море? И откуда ты знаешь, что именно из него вытекает Нил?
— Я говорил с одним туземцем, великим путешественником.
— Говорил?
— Жестами.
Бёртон взглянул на карту, набросанную его спутником.
— О боже! Да ведь ты нанес северный берег в четырех градусах широты[61] от южного! И это только на основании взмахов руки туземца?
Спик немедленно замолчал. Он стал невероятно придирчивым, что вызывало недовольство у носильщиков, и почти не разговаривал с Бёртоном. Кроме того, скоро выяснилось, что он использовал значительно больший запас еды, чем планировал, и теперь они не могли отправиться на север. Как бы ни было велико то озеро, возможный источник Нила, ему придется подождать.
Настал сентябрь, они вышли из Казеха, и начался долгий переход к восточному берегу Африки. Последующие недели оказались исключительно трудными из-за сражений, споров, воровства, дезертирства и других происшествий. Бёртон был вынужден наказать некоторых носильщиков, а кое-кого уволить, не заплатив. Однажды, разъярившись, он ударил африканца кожаной плетью и потом стоял над ним, тяжело дыша, смущенный и растерянный, со стуком в голове, не очень понимая, что наделал.
Каждый шаг на пути домой давался с боем, но Спик не помогал Бёртону ничем. Наоборот, его отношение к туземцам только ухудшало положение. За месяц оба исследователя не обменялись и словом, но вдруг Спик серьезно заболел. Они остановились, и Бёртон ухаживал за ним, пока из-за высокой температуры у лейтенанта не началась угрожающая жизни горячка. Он громко бредил: очевидно, его терзали ужасные галлюцинации.
— Они вонзили когти мне в ноги! — выл он. — Боже, спаси меня! Я слышу его в комнате над нами, но они не разрешают мне подойти. Я не могу приблизиться. Ноги, мои ноги!
Бёртон смочил лоб Спика, чувствуя, как от него пышет жаром.
— Всё в порядке, Джон, — попытался он успокоить больного.
