Игорь Поляков - Доктор Ахтин
4
Вечерний город хорош. Улицы освещены фонарями и фарами проезжающих машин. Люди, идущие навстречу, улыбаются друг другу. Прохладный ветер с реки освежает ничуть не хуже, чем морской бриз, — отличие только в запахах, что он несет.
Я тоже улыбаюсь, когда вижу глаза прекрасных девушек, — они счастливы тем, что молоды и красивы. Они осознают свою привлекательность и исключительность, они знают, что мужские глаза останавливаются на изгибах их тел. И это знание ничуть не оскорбляет их — смотрите и любуйтесь, ибо истинную красоту невозможно утаить.
Молодые и красивые — они живы, и в этом их счастье. Они даже не могут себе представить, что где-то есть смерть, которая изменяет восприятие красоты, — очень часто мертвое тело выглядит значительно прекраснее, чем живое. Надо умереть, чтобы увидеть это.
Я иду по центральной улице города, слившись с потоком теней. Когда я становлюсь одним из них, я чувствую некую апатию — мой шаг замедляется до скорости черепахи, ползущей по пустыне, я смотрю в одну точку, потому что лица теней сливаются в один лик, на котором глаза Богини, я вдыхаю воздух через раз, словно кислород отравляет меня. Я думаю вяло и не могу говорить, поэтому, растворившись в толпе, я исчезаю. Может быть, кто-то из знакомых меня и видит, но понимает об этом, только отойдя на некоторое расстояние, и, обернувшись, он сможет увидеть только головы людей. Став тенью, я отпускаю «БА», и, взмыв к небу, птица парит во мраке неба.
Я останавливаюсь у ресторана и смотрю на часы. Сейчас семь часов вечера, как мы и договаривались.
Сегодня у меня ужин с Марией Давидовной. Женщина, с которой приятно общаться, — я заранее предвкушаю наш разговор. Интеллигентная и обаятельная, она заставляет меня на миг забыть о том, что моё сердце отдано другой.
— Здравствуйте, Михаил Борисович, — слышу я голос, который в уличном шуме невозможно ни с чем спутать.
— Здравствуйте, Мария Давидовна, — отвечаю я.
— Давно ждете?
— Нет, я только что подошел.
Она уверенно берет меня под руку, и мы идем в ресторан. Прохладная рука на коже моего предплечья немного волнует, но я улыбаюсь этому чувству — странно, что я вообще могу ощущать что-то подобное. Живое человеческое тепло для меня уже давно пустой звук.
Мария Давидовна открывает меню и читает. Я смотрю, как она это делает, созерцаю движения пальцев, которые двигаются по строчкам, любуюсь движениями губ, которые шепчут прочитанное в меню.
— Что вы, Михаил Борисович, будете кушать? — спрашивает она, подняв глаза от меню.
— После трудового дня я голоден, поэтому, пожалуй, я возьму телячий стейк с овощами. И на десерт — апфельштрудель.
Она кивает, и говорит, что тоже голодна, но возьмет бефстроганов, потому что в этом ресторане он чудный. Она так красиво произносит слово «чудный», что я поневоле улыбаюсь — в этой женщине есть тот шарм и обаяние, ради которого мужчины совершают подвиги.
Я делаю заказ, и, когда официант отходит, мы смотрим друг на друга. В её глазах появляется печаль, словно она возвращается мыслями к чему-то не очень приятному.
— Тяжелый день? — спрашиваю я.
— Да, — кивает она, — сегодня с утра пораньше меня сорвали с моего обычного места работы и…, - она замолчала на полуслове, но я знаю, что она хотела сказать.
— Я тоже сегодня устал, — поступили сразу трое больных, с которыми пришлось разбираться. И одному из них, как не печально, уже никто не в состоянии помочь.
Я говорю и смотрю в глаза собеседницы. То, что вначале я принял за печаль, оказалось затаенным ужасом. Сегодня она видела то, что совсем не хотела видеть, но по роду своей работы ей пришлось на это смотреть.
Принесли бокалы с красным вином. Я вдыхаю его терпкий запах и говорю:
— Иногда мне кажется, что наша с вами работа медленно убивает нас, погружая в мрачные бездны человеческого сознания, где в ожидании ужаса страшно открыть глаза и невозможно вдохнуть воздух, которого нет.
— Ну, не так все мрачно, — говорит Мария Давидовна, — довольно часто я встречаю чистые души и открытые сердца, и ради этих людей стоит ежедневно приходить на работу.
— Согласен, что такие люди есть, но я их вижу редко. Кстати, сегодня одна моя пациентка сказала мне, что хочет быть врачом и лечить людей. Год назад она чуть не умерла, и это оставило в её сознании неизгладимый след.
— И что вы ей сказали?
— Я попробовал отговорить её. В шестнадцать лет она еще мыслит эмоциями, а рациональная часть сознания пребывает в неведении о настоящей жизни, — она еще не знает, что будет спасать жизнь тем людям, которые принимают это, как должное, словно врач обязан им. Чаще всего, человек — неблагодарная скотина, и, зная это, трудно быть добрым доктором.
Мария Давидовна, приподняв брови, говорит:
— Есть в вас, Михаил Борисович, какая-то обреченность. Неизбывная печаль и бесконечный пессимизм. Почему вы видите только отрицательную сторону жизни? Я согласна, что люди часто бывают неблагодарными пациентами, но так ли уж вам это надо? Разве просто осознание того, что вы сделали доброе дело, недостаточно для самого себя?
— Иногда мне бывает достаточно простого слово «спасибо», сказанное человеком от души, — говорю я, — потому что доброе дело я сделаю в любом случае, и увидеть, что человек понял и осознал, что врач сделал все возможное и невозможное ради его жизни, вполне хватит в качестве благодарности. Но довольно часто я не вижу в глазах пациентов не только благодарности, но и элементарного уважения.
Официант приносит заказанные блюда, и мы едим, переваривая не только пищу, но и только что сказанное нами. Мария Давидовна периодически поднимает глаза и смотрит на меня. Я улыбаюсь глазами в ответ, и продолжаю жевать мясо.
Под заказанное кофе мы продолжаем разговор, но уже совсем на другие темы. Мария Давидовна рассказывает о том, что она любит готовить дома, перечисляя ингредиенты овощного салата и приправы для мяса. Я в свою очередь говорю о том, какой прекрасной на вкус бывает хорошо приготовленная красная рыба.
Хороший вечер в приятном обществе интеллигентной женщины ненадолго отвлекает меня, — я смотрю на её лицо и думаю о женщинах в моей жизни. Их очень немного, но каждая оставила неизгладимый след в моем сознании.
5
Ранним утром Валера, бомж с солидным стажем, шел по двору в поисках пивных бутылок. Он собирал все, не брезгуя даже теми бутылками, которые брали только в качестве «боя» за десять копеек. Он вполне обоснованно считал, что десять раз по десять копеек — это уже рубль. Рубль к рублю, и — хватит на пузырек боярышника. Пузырек с утра принял, и — весь день твой.
