Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас

Жан-Жан с отцом кивнули. Она продолжала:

— А есть подход системный, который не рассматривает реальность человеческих отношений как нечто линейное, где элемент «а» приводит к элементу «б», но скорее как нечто циркулярное: «а» оказывает действие на «б», «б», в свою очередь, оказывает обратное действие на «а» и так далее. Ученые называют это «фидбек». Таким образом, ситуация рассматривается не как совокупность элементов, но как экосистема.

Бланш выдержала паузу, как будто ожидала вопросов. Вопросов не последовало, и она продолжала:

— Я хочу сказать, что в какой-то момент, если мы хотим «разрулить кризис», а не переживать его, нам, наверно, надо задуматься о том, кто мы, кем была Мартина Лавердюр, кто эти молодые волки, что ими движет, задуматься об их желаниях и их страхах. Нам нужно системное видение ситуации, понимаете?

Жан-Жан поставил пустую чашку на кипу старых газет.

— Кажется, да… Но конкретно я не очень понял, к чему вы ведете…

Бланш Кастильская улыбнулась: наверно, это был правильный вопрос. Она встала, долго рылась в шкафчике из «Икеи», который явно разбирали и собирали много раз, и наконец достала пластиковую папку.

— Смотрите, — сказала она с ноткой гордости в голосе.

Жан-Жан открыл папку. В ней была обычная фотография на документ, увеличенная до формата A4. Снимок пожилой женщины с суровым лицом, серые волосы собраны на затылке в бесформенное подобие шиньона, очки в дешевой оправе и верх передника.

— Это соседка Мартины Лавердюр! — сообщила Бланш.

— Ок, — кивнул Жан-Жан, не понимая.

— Она воспитала четырех братьев, она знает их лучше всех.

— Попытаться узнать их интерпретацию, их уровень смысла… — сказал отец Жан-Жана.

— Точно. Располагая этими данными, мы сможем лучше представить себе будущий сценарий.

— Вам не кажется, что мы усложняем себе жизнь? Не лучше ли будет, ну, не знаю… Остаться на время здесь… Подождать, пока все утрясется? — спросил Жан-Жан.

При виде выражения лица Бланш Кастильской он тотчас пожалел о своем вопросе. Она ответила с назидательными нотками, словно давала урок:

— Приведу пример, если угодно: в середине двухтысячных годов один американский президент ввязался в войну на Ближнем Востоке. У него было лучшее оружие, у него было больше денег, на его стороне была вся мощь и поддержка СМИ, однако войну он проиграл. И знаете почему?

— Нет, — признался Жан-Жан.

— Он проиграл войну, потому что, хотя разведка всесторонне информировала его о реальных силах этой страны, он ни на минуту не учел символического уровня, уровня смысла. Поэтому президент был неспособен вообразить, что произойдет, когда он начнет бомбить эту страну, он не понимал, что нападение на эту страну изменит ее глубинную природу и что это изменение в силу фидбека изменит природу его, президента… Эта война, которая должна была быть оздоровительной прогулкой, обернулась кошмаром. Все пошло не так, как предполагалось. Все пошло наперекосяк. А президент потерял в этой истории все, даже поддержку своей собственной партии, которая через несколько лет проиграла выборы.

— Я понимаю, — сказал Жан-Жан, стараясь, чтобы это прозвучало убедительно. Бланш улыбнулась.

— Так что, в той мере, в какой вы хотите выжить, в той мере, в какой вы хотите, чтобы выжила ваша жена и чтобы вся эта история закончилась хорошо, мы вынуждены немного усложнить себе жизнь. Вы согласны?

— Да… Как скажете, — пробормотал Жан-Жан.

Сказав это, он отчетливо ощутил то самое чувство, которого так боялся.

То самое чувство, которое он уже ощутил, когда Бланш Кастильская вошла в его квартиру меньше двух суток назад: легкое головокружение и укол иглы печали в сердце.

Ощущение, замешанное на экзальтации, прокручивавшейся вхолостую, и непосредственной близости смерти.

Он был влюблен.

По-настоящему влюблен.

Влюблен безнадежно.

Меняло ли это что-нибудь в истории, в которую он влип?

Он решил, что да.

Но не знал, что именно.

На короткий миг после появления Серого, Черного и Бурого Марианне показалось, что произойдет что-то страшное. Она думала, что один из ублюдочных волков набросится на нее, или Белый, который был сам не свой после выданной ей тирады, мол, «хорошо пахнет», подерется с братьями. Она не знала в точности, что произойдет, но все ее тело заранее напряглось, как кабель лифта.

Но ничего не произошло. Три волка, конечно, удивились, но Белый встал и просто сказал:

— Все путем, ничего. Не трогайте ее.

Волки расслабились. Серый ушел в кухню и вернулся с банкой пива. Бурый развалился на диване и доел остатки лазаньи. Черный, правда, выглядел чуть более напряженным, но враждебности к ней не проявлял. Марианна предположила, что между ними существует невербальное общение. Ей подумалось, что такая штука в управлении кадрами крупного предприятия была бы куда эффективнее, чем все эти уик-энды мотивации и прочие штуки, которые штатные психологи выдумывают, чтобы оправдать свою зарплату.

— Мы съездили на место, — сказал Серый. — Хотели посмотреть, не вернулся ли он.

Марианна, уже взявшаяся за ручку двери, остановилась.

— Вы говорите о… о моем муже?

Серый повернулся к ней.

— Да. Мокрая курица, одно слово. Вчера вечером, когда мы вас навестили, он воспользовался бардаком, который вы там устроили…

Он помолчал и, улыбнувшись, указал подбородком на толстую повязку на боку Бурого, а тот пожал плечами.

— Короче, улизнул под шумок, а вас бросил, как кусок дерьма.

— Будь я женат, никто бы пальцем не тронул мою жену, — проворчал Бурый с дивана.

— Он жив? Вы его не убили? — вырвалось у Марианны.

— Нет. Мы никого не убили. Мы потому и забрали вас с собой вчера, потому что он смылся. Подумали, что вы поможете… Дадите нам информацию, где он может быть.

— Я бы вам все равно ничего не дала! — отрезала Марианна.

— Мой брат перебил бы вам руки и ноги. Выковырял бы глаза чайной ложечкой. Все сказали бы как миленькая. Вы не сердитесь, никому не хочется терпеть боль… — возразил Бурый.

— Особенно чтобы защитить мокрую курицу! — вмешался Серый. — Короче, мы вернулись туда сегодня утром. Тайком, я хочу сказать. И он там был, со старым хрычом, легавыми и какой-то девкой… Блондинка, красивая. А потом легавые отчалили, и он тоже уехал со стариком и девкой.

— Девка такая славянского типа? Бледная со светлыми глазами? — спросила Марианна, чувствуя во рту вкус холодного металла.

— Типа польской шлюшки, — ответил Бурый.

— А что было потом? — продолжала она расспросы.

— Да ничего особенного. Ваш муж уехал с этой шлюшкой и старым хрычом.

У Марианны слегка закружилась голова. Эту тварь из «Синержи и Проэкшен» она возненавидела с первой секунды, когда та переступила порог ее квартиры. Возненавидела ее повадку, ее запах и вообще ее «тип». Но больше всего она возненавидела то, что прочла в глазах Жан-Жана: у Жан-Жана встал на эту девку, встал торчком, как только он ее увидел. Черт! Он ее муж, а у ее мужа не должен стоять ни на кого, кроме нее! А теперь он куда-то уехал с ней, они будут вместе, он, конечно, «распустит хвост», будет «строить куры». Он наверняка будет обхаживать эту девку, и она, возможно, не устоит. Черт, черт, черт! Вот урод. Он бросил ее, когда она в нем нуждалась, сбежал, как «мокрая курица»!

Гнев охватил Марианну, заполыхал, как большой костер, разведенный скаутами для ритуального жертвоприношения. Она никак не пыталась ему воспрепятствовать, наоборот, подбрасывала в огонь самые горючие мысли: Жан-Жан трус, Жан-Жан никогда ее не любил, Жан-Жан ни к чему не стремится, у Жан-Жана жалкая работенка без будущего, тогда как она, Марианна, делает карьеру и будет региональным менеджером меньше чем через два года. А теперь Жан-Жан ей изменил, нет, она не сумасшедшая, она знает жизнь, знает, как это бывает, Жан-Жан изменил ей с польской шлюшкой. Так продолжаться не могло. Он ее муж, и ей решать, что ему делать и чего не делать. Ей решать, быть ему счастливым или несчастным, с ней или без нее, живым или мертвым. Жан-Жан ей принадлежит. Тысяча чертей. Надо что-то делать. Арнольд Шварценеггер говорил в «Pumping Iron», что «самое главное в жизни — не выпускать из рук штурвал. И если разобьешь самолет, тоже хорошо, коль скоро ты так решил».