Андрей Зверинцев - Сын Грома, или Тени Голгофы
– Не торопись, первосвященник, – сказал Пилат. Он вспотел от волнения, и слуга дал ему полотенце вытереть лоб и шею. Ему было жарко. Он мучительно искал зацепку, чтобы не казнить Назарянина. И ему показалось, что он нашел выход. – Послушаем народ, Каиафа. Решение важных вопросов наш мудрый кесарь всегда доверяет народу, – Пилат поднял вверх указательный палец и добавил: – Этим и велик Рим!
– Да здравствует кесарь! Да здравствует Рим! – лицемерно провозгласил здравицу Каиафа.
Пилат пропустил слова первосвященника мимо ушей:
– Как ты, Каиафа, знаешь: по случаю праздника Пасхи игемон может отпустить осужденного на смерть. Выведем к народу Галилеянина и другого приговоренного к смерти. Как народ решит, так и поступлю.
Ему казалось, что толпа хоть и не поняла притчу, но благосклонно настроена к Галилеянину и его трюк с заменой осужденных на смерть пройдет.
Он повернулся к стражникам:
– Тащите сюда самого отпетого из приговоренных.
Пилат еще надеялся на здравый смысл иудеев.
Стражники вывели Галилеянина и приговоренного к смерти разбойника Варавву. Прокуратор обратился к толпе. Показывая рукой на Иисуса, сказал:
– Вот Сын Человеческий, выдающий себя за Царя Иудейского. Он учит народ возлюбить ближнего, как самого себя, и прощать врагов своих. Он учит подставлять правую щеку, когда тебя ударили по левой. И вот – другой арестант, известный вам разбойник Варавва.
Пилат обратился к Варавве:
– Надо ли прощать своих врагов, иудей Варавва?
Варавва, крепкий, жилистый, коротконосый лихой иудей, сверкнул на прокуратора жгучими, полными ненависти глазами и, обращаясь к толпе, сказал:
– Я, Варавва, и я говорю вам, иудеи, поступайте, как учили отцы. Поступайте, как завещал Моисей: душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, ушиб за ушиб.
Толпа, только что благосклонно внимавшая Назарянину, одобрительно загудела. Прокуратор явно переоценил иерусалимскую чернь. Ибо чернь есть чернь. Что в Риме, что в Иерусалиме.
– Кого отпущу вам? – обратился к толпе Пилат. Он еще надеялся на что-то.
– Варавву, Варавву… Отпусти Варавву, – ревела толпа…
– Что сделаю я с Сыном Человеческим?
– Распни, распни Галилеянина.
Пилат горько усмехнулся. Взглянул с сожалением на Га-Ноцри.
– Вот она, Твоя истина, которая исходит с Неба, Сын Человеческий и Царь Иудейский, – разочарованно покачал головой Пилат.
Иисус Галилеянин никак не реагировал на приговор. Его поведение подтверждало догадку Пилата, что Он пришел в мир, чтобы умереть.
Первосвященник и вся его братия в белых одеждах, внимая крикам толпы, согласно кивали.
Пилат подумал, что проиграл, но должен сохранять лицо.
– Да будет так! – с отвращением к этой дикой стране, к этому сонмищу лицемеров, напяливших на себя белые одежды, сквозь зубы процедил Пилат, завершая судилище: – Да будет так!
Ничего более отвратительного в своей жизни он не совершал. Он показал слуге, что хочет умыть руки. Ему подали воды. И тут же на глазах толпы игемон демонстративно умыл и вытер насухо руки. И показал народу, что на них нет крови. Все! Поставлена точка! Но никакого облегчения не наступило. Внутри словно засела заноза.
А тут еще, будто в насмешку, перед тем, как покинуть Гаввафу, Галилеянин тихо сказал, повернувшись к Пилату:
– Не отчаивайся, игемон. Ты не имел бы надо мною никокой власти, если бы не было дано тебе свыше.
Эти последние слова Га-Ноцри озадачили Пилата, но он тут же сделал усилие, чтобы отстраниться от них. Забыть. Но в памяти они запечатлелись, и, как понимает проницательный читатель, игемон еще не раз будет размышлять над ними. Привыкшему смотреть на себя со стороны Пилату смешны были эти увертки его ума.
– Господин, – подал голос стоявший тут же на Гаввафе Варавва. – Я прощен? Иудеи выбрали меня…
– Вышвырни его отсюда, – бросил Пилат центуриону, кивнув на Варавву. Потом поднял глаза на Иисуса, которого уже уводили с Гаввафы. – А Галилеянину на распятии прибейте дощечку: «Иисус Назарей, Царь Иудейский».
Каиафа тут же возник перед игемоном:
– Остановись, прокуратор… Остановись… Не делай этого. Не пиши: «Царь Иудейский». Он не Царь Иудейский. Он – самозванец! Пусть так и напишут: «Сей самозванец, который выдавал себя за Царя Иудейского».
Пилат устало и тяжело посмотрел на Каиафу, на его священнический, украшенный драгоценными камнями тюрбан.
– Нет, первосвященник… Ты рассмешил меня. За семь лет ты так и не узнал Пилата. Пилат что сказал, то – сказал! Что написал, то – написал! Дикси!
И Пилат отвернулся от первосвященника.
Игемон надеялся, что теперь наконец спектакль окончится, хотя внутренне не верил в это. Он полагал, что, если все в городе в праздник пройдет без столкновений, он поторопится поскорее убраться отсюда в Кесарию, к своим музыкантам, поэтам, философам. Только подальше, подальше от этого страшного города, от этой безумной, косной, отвратительной толпы, от жуткого воя этой страшной магрефы и от всех этих первосвященников, Царей Иудейских и Сынов Человеческих…
В Кесарию, в Кесарию, в Кесарию…
Глава 10
Сюрпризы Иерусалима
В Кесарию, говоришь? В Кесарию?
Но игемон, верно, забыл то, что помнит наш внимательный читатель: смертный предполагает, а Небо располагает. Ибо распятием, как знает сегодня каждый дее-способный мирянин, дело Царя Иудей-ского не закончилось. Оказалось, что это было только началом. Началом начал. Так сказать, прологом. Увертюрой к вселенскому повороту. Повороту, у истоков которого волею судеб оказались герои нашего повествования, и, конечно же, в первую очередь игемон, римский прокуратор Понтий Пилат…
Закончилась праздничная трапеза. Выпито чудесное эшкольское вино первосвященника Каиафы, в которое, по мнению Клавдии Прокулы, хитрый первосвященник подмешал-таки какого-то расслабившего железную волю прокуратора зелья. Но «что сделано, то сделано», как любил выражаться Пилат. И пора, пора возвращаться в спокойную и уютную резиденцию в Кесарии. К фонтанам, к мраморным богам и богиням, к аллее, уставленной скульптурами императоров, к привычным вещам и любимым книгам. А на душе таки пакостно. Пилат всеми фибрами чувствует, что его крупно подставили. Использовали в какой-то пока еще не понятной ему игре. И он своим изощренным латинским умом, понимал, что последствия этой игры определят остаток дней его жизни. Проживет он их в счастье и радости или пройдут они в тоске и печали… Понимать-то он понимал, но не видел, что тут можно изменить, на что повлиять… Пилат от рождения был фаталистом, а знакомство с иудейским Богом, хотя и косвенное, превратило этот фатализм почти в болезнь. Он, как и Сенека, верил в рок и в судьбу. И когда перед отъездом из Рима он рассказал Сенеке, что в детстве во время кораблекрушения его спас дельфин, оба они согласились, что это рука проведения. Выходит, нужен Им Там Наверху зачем-то римский всадник Пилат, кто-то крупно поставил на него. Но кто? Они долго обсуждали это с Сенекой в термах…
