Фигль-Мигль - Эта страна
Он пошёл, разглядывая таблички с номерами, где они были, долго и растерянно смотрел на нужный номер, свернул в распахнутую железную калитку – и окончательно укрепился в мысли, что не в милицию Посошков попал, а к каким-то бандитам, которые начнут с того, что потребуют денег, а закончат… много чем можно закончить, если ты бандит, а вокруг ни души.
Мир, безусловно, велик – даже очень большой, – но иногда он размером ровно в тот дворик, мирный и пыльный, в котором стоят неухоженные железные бочки, яркими красными пятнами горит рябинка, а от стены отделяется и идёт к тебе, на ходу вынимая руку из-за пазухи и чем-то в этой руке посверкивая, нестрашный молодой человек в бейсболке, ветровке и некреативных джинсах.
С небывалой отчётливостью Саша понял, что сейчас его будут убивать.
В роковые минуты прозрений и ДТП время становится таким медленным, что кажется, будто успеешь «Войну и мир» прочитать, не то что сгруппироваться или нажать на тормоз, – но, как правило, не успеваешь ничего. Доцент Энгельгардт успел закрыть глаза. Когда он их открыл, его уже потряхивала за плечо не могучая, но какая-то очень ухватистая рука с пальцами, как клещи.
– Ну а теперь расскажи дяде Олегу, во что ты впутался.
– Я не впутывался.
– В тебя сейчас стреляли, ты в курсе?
– …
– Да не бойся ты. Страх плохо влияет на цвет лица.
– …Где же он?
– Сбежал. Я его палкой по руке ударил.
– …Олег, а ты кто?
– А я разве не говорил? Полковник Татев, ФСБ.
– …
– Ты на меня с таким ужасом смотришь, словно я сейчас достану из кармана подвалы Лубянки.
– А что, есть?
– Лубянка на кармане?
– Подвалы на Лубянке.
– Подвалы везде есть. Поехали.
– Куда?
– Куда-куда, в гостиницу.
– Ага, – сказал Саша. – Ой, нет. Мне нужно Посошкова найти, немедленно. Если с ним что-то случилось —
– Да, и что же ты сделаешь, если с ним что-то случилось?
– Нe знаю. Смотря что.
– Какие варианты?
– Варианты я никогда не рассматриваю. Это всё равно что загодя в гроб ложиться.
– Вот как… По этой улице что, вообще не ездят?
Им пришлось прошагать метров пятьсот до перекрёстка, где наконец обнаружилось дорожное движение. Полковник Татев помахал удостоверением, они загрузились, и Саша сказал таксисту: в Шанхай, к общежитию.
– Наверняка последний этаж, – ворчит полковник, карабкаясь по лестнице. – Когда ты калека, жизнь состоит из последних этажей, неработающих лифтов и луж у обочин. Проклятые кафельные полы… вчера чуть не навернулся. Как-то бездушно этим миром правят, согласен? Без огонька.
– И кто правит миром?
– Как кто? Жадность, глупость и гормоны. Шучу. Миром правит мировое правительство.
– Мировое правительство?
– Ну да. Эта самая закулиса.
– Олег, ну не можешь же ты верить в теорию заговора.
– Теория заговора – всего лишь одна из теорий, описывающих устройство мира. Одна из двух, точнее говоря.
– И вторая какая?
– Теория хаоса. Теория хаоса тебе больше нравится? Нет, конечно, можно и с хаосом работать, если готов заранее. Больше нервотрёпки. Должен тебе сказать, что когда что-то делаешь, крайне неудобно исходить из предположения, что на результат может повлиять любой случайный плевок любого случайного дурака. У некоторых, поверишь, руки опускаются. Дураков, говоришь, избегать? В условиях хаоса количество случайных дураков превосходит возможности маневрирования, и даже, при случайных обстоятельствах, случайным дураком может оказаться и вполне себе умный. Пришли уже наконец?
– Мы к нему вот так сразу не пойдём, – сказал Саша, останавливаясь в коридоре. – Мы пойдём сперва к дяде Мише и попросим предупредить.
– Как скажешь.
– Потому что дядя Миша – это местная закулиса.
«И потому что ни за какие коврижки не постучусь я больше в дверь тридцать четвёртой».
Дядя Миша и Кошкин играли в шахматы.
Саша поздоровался, не уточняя, представил Татева («это Олег»), трижды извинился и изложил своё дело.
– А! – сказал дядя Миша, вставая и потягиваясь. – Бросим пить, пойдём в театр-кино. Он здесь где-то, сейчас приведу. А тебе мат в два хода.
– Не вижу.
– Тогда просто поверь.
Когда они остались втроём, Саша призадумался. «Ах, кстати, познакомьтесь ещё раз: ОГПУ – ФСБ, очень приятно». Говорят ведь, что представителям спецслужб, даже из враждующих государств, проще друг с другом, чем с собственными гражданскими. Может, и эти сойдутся – хотя, с другой стороны, ему-то зачем их сводить? Простые приличия требуют сказать человеку, с кем тот имеет дело, но если, например, речь идёт о двух шулерах, здравый смысл затыкает рот приличиям, пока не подоспеют те, кто заткнёт рот уже здравому смыслу: святость или сводящая с ума злоба.
– Да, – сказал Кошкин, начиная складывать фигуры, – теперь да. Прав был старый чёрт. Как он умудряется? Говорит, у Нимцовича выигрывал. Что вы такое затеяли, Энгельгардт? Связь времён восстанавливать?
– Ничего я не затеял. Простите, что помешали.
– Пустяки, я вам рад. Мы здесь всё больше в своём котле… Будто эмигранты.
– А пресса? Или вот историки? Я думал, они должны вас осаждать.
– Поначалу осаждали. Но скоро сняли осаду.
Историк берёт из любых рук, и журналист, как мы надеемся, тоже. Свидетельства и показания сперва нужно собрать, а потом – сверить. Если выходит совсем криво-косо, что-то можно и упрятать обратно во тьму времён. Заштопать дыры. Этой аккуратной, а у кого получается – щегольской штопкой историк показывает свой класс. Если кто-нибудь, как бездарный следователь, выбивает из источника донос вместе с зубами, то этот беззубый рот также свидетельствует, рано или поздно, и коллеги-рукодельники – у них нитки в цвет, у них неотличимо – смотрят и кивают с мрачноватым чувством морального удовлетворения. Ахтыгосподи.
– Вас, наверное, многое сейчас удивляет, – осторожно сказал Саша.
Кошкин фыркнул.
– Товарищ уже всему в своей жизни удивился, – говорит полковник Татев.
«Сел бы ты в угол и молчал тихо».
– Вы тоже по научной части?
– Нет, я на госслужбе. Интересуюсь понемножку.
– Чем? – спросил Саша, не выдержав.
– Социальной антропологией. Социальной психологией. Этологией. Ну такими, знаешь, вещами.
– Люди теперь себя совсем по-другому ведут? – спросил Саша у Кошкина.
Ответ – «ага, совсем по-другому» – уже содержится в вопросе; многие формулируют свои вопросы подобным образом, a после обижаются. Доцент Энгельгардт хотя бы удержался от «да?» в конце фразы.
– Вроде нет.
– То есть как это? Что-то вам бросилось в глаза?
– …Девчата в глаза бросились.
– Это да, – сказал полковник. – Девки у нас – первый сорт.
