Владимир Серебряков - Звездный огонь
— Потому что его присутствие отвлекало вас? — закинул я пробный шар.
— Нет. — Широкие плечи под черным в полумраке кафтаном поникли. — Потому что его присутствие… — Он замолк и резко обернулся ко мне всем телом. Краем сознания я отметил, что движения его, несмотря на возраст, по-тигриному гибки. — Я боялся чего-то в этом роде.
— Считаете, что он погиб из-за политики?
За последние двести лет на Земле не было серьезных войн — непрекращающиеся стычки в «серых зонах» не в счет, однако атомными бомбами никто не швырялся со времен второй индо-пакистанской. Но переливы и завихрения в потоке самой текучей субстанции — власти — не утихли, а перешли в верхние эшелоны Колониальной службы, чтобы эхо междоусобной борьбы, постепенно ослабевая, расходилось по закоулкам переплетающихся правительств, спецслужб, концернов и банд. Пока что моя уверенность в том, что гибель Сайкса-младшего не была подстроена, основывалась исключительно на том факте, что Конану приходился дядей глава Отдела внешних расследований, той ветви Службы, которая по преимуществу и сохраняла — силой и хитростью — ее верховенство над менее удачливыми осколками Объединенных Наций, а через них — над формально независимыми государствами Земли и доменами.
Но мне уже доводилось убеждаться, как хрупки бывают родственные узы. Среди неумножителей — тоже. И то, что именно Сайкс-старший направил меня на Габриэль, ничего не меняет. Кроме того, он не единственный директор.
Рават Адит медленно помотал головой.
— Не знаю. Просто не знаю.
— Что связывает вас с Новицким? — внезапно поинтересовался я.
— Ничего, — ответил индус. — Меня — ничего. Но… — Он покрутил ус. — Тадеуш Новицкий — популярная фигура среди колонистов. Он на ножах с администрацией. Если с ним что-то случится, особенно по вине Службы, это может привести… — он явно замялся в поисках достаточно нейтрального слова, — к непредсказуемым последствиям.
Я хорошо мог их себе представить, невзирая на бескровную расплывчатость эвфемизма, похожего скорей на медузу, чем на демонстрации… прогибающиеся под ударами камней стекла… дым, кровь, попурри из отсеченных цензурой кадров… и мерная поступь карателей в ярко-голубой полуброне.
— Да, — пробормотал я, — о порядке и безопасности можно будет забыть надолго…
И все-таки что-то не сходилось в еще не оформившейся перед моим внутренним взором картине.
— Кстати, — заметил Адит Дев. — вы были неправы. Сайкса убил не код «Омега».
— Почему? — Я поднял голову, прислушиваясь к голосу ветра. Поток холодного воздуха бил снизу, и, вдумавшись, я сообразил, почему — море остывало медленнее, чем горы, и накопленное за долгий день тепло порождало бриз. И не только: стальные опоры треножника покрыла едва заметная даже аугментированным глазом матовая пленка росы. Должно быть, поутру ветер поднимается снова…
— Его применяют, когда носитель имеет физическую возможность выдать сведения, — напомнил раджпут. — Но… если Сайкс хранил информацию в наращенной памяти, ему не могли доверить ключа к ней.
Я решил, что горный воздух плохо влияет на мои умственные способности — слишком разреженный. Еще спасибо, что здешние полицейские не сообразили, какое нарушение стандартной процедуры я приписал своему боссу.
— Вы правы, — пришлось согласиться мне. — Хотя это ничуть не приближает нас к разгадке.
— Покуда ни одна из улик не смогла этого сделать, — мрачно заметил Адит. — Ходим кругами…
Вдалеке застрекотал вертолет. Я попытался найти в небе его тень или бортовые огни, но безуспешно. И тут мне пришло в голову еще одно. Если жители Габриэля так склонны к экстремальному спорту, то сколько здесь планеристов? Представились стаи пестрокрылых летунов, парящие среди воздушных потоков над серебряным Узким морем… Однако лицензию планериста в администрации получило всего полтора десятка человек. В сравнении с тысячами альпинистов — кошкины слезы.
— Пока я не поговорю с Новицким, мы ничего больше не узнаем, — вымолвил я, поднимаясь на ноги. Раджпут зашарил вокруг в поисках опоры, и я протянул ему руку.
Всю обратную дорогу мы молчали. Я воспользовался паузой, чтобы еще раз промыть память — чем больший объем информации поступал в мозг, тем чаще приходилось накачиваться химикалиями, чтобы избежать внезапной фуги.
Институт гудел, словно колокол при землетрясении. Каналы данных были забиты до отказа, провода раздувались от потоков информации; даже комфорт-программы не срабатывали, выметенные из загруженной до предела памяти.
— Заработала модель А-привода, — слегка снисходительно объяснил мне рават Адит причину виртуального столпотворения.
Я жадно припал к выжимке из протоколов эксперимента. Действительно, опытный образец аннигиляционного двигателя прожег выхлопом насквозь известняковый холм на полигоне в трехстах километрах от Башни, отработав без перерыва тринадцать с четвертью секунд, и отключился только из-за перегрева фокусирующих катушек: поскольку ни одна модель прежде не выдерживала больше мгновения, излишними сложностями вроде системы охлаждения их не обременяли. Судя по всему, предыдущие опыты кончались неудачей из-за неправильно выбранной модели поведения флазмы в активной зоне: поскольку состояние вещества, в котором плотность лучевой энергии превышает плотность энергии массы покоя, трудно назвать ординарным, упрекнуть ученых в ошибке язык не поворачивался, но, на мой взгляд, сойти с накатанной колеи можно было и пораньше.
С адельфрау Фукс мне связаться не удалось: ее секретарь вежливо сообщил, что доктор принимает участие в «мозговом штурме». Зато охватившая Башню исследовательская лихорадка позволила мне поесть в одиночестве: кафетерий на втором этаже пустовал, невзирая на разгар рабочего дня первой смены. Лишь изредка забегали смурные личности в форменных куртках обслуги, чтобы, нагромоздив на поднос пирамиду закусочных брикетов и прихватив с кухни пачку кофе, вновь умчаться.
Портить брикетами желудок, и без того измученный нерегулярным питанием, я не стал, а заказал овощное рагу с белковыми хлопьями. Мясоедение отходит в историю даже в метрополии, где страны Ядра цепляются за куриные фабрики, пережившие эпидемию «гринписовской чумы», с подачи экологических террористов прицельно поражавшей генженированные породы бройлеров, а Периферия спасается от голода вскормленными грибковой мукой тощими зебу. В большинстве же колоний скотоводство банальным образом не окупает себя. За исключением двух планет из сорока освоенных, земная растительность не может существовать в открытом грунте: либо она биохимически несовместима с або-флорой, либо не выдерживает конкуренции с ней. Для посевов приходится с немалым трудом готовить почву… и место, предназначенное под пастбище, с куда большей эффективностью займет поле картошки или соевых бобов. Исключение составляют рыба, которую можно разводить в прудах, и те же жертвы «Гринписа» — куры, благо и те и другие питаются в конечном итоге пищевыми отходами. Рыба в меню кафетерия значилась, но я имел несчастье поинтересоваться состоянием марикультуры на планете прежде, чем делать заказ. То, что терраформисты выпустили в не до конца засоленные, холодные воды под самым краем полярной шапки, в жизни больше всего походило на помесь крысы с головастиком, и, хотя голограмма в меню выглядела вполне аппетитно, я предпочел не рисковать.
