Зло той же меры - Теверовский Михаил Григорьевич

– Наверное, тоже за него буду. Но скорее не потому, что верю, что он какой-то сверхособенный спаситель. А потому, что Иванов ничего показать не сумел, пора и честь знать, – искренне ответил я. – Выберу меньшее из двух зол, так сказать.

– Тут ты прав, даже не поспоришь. Эх, вот было время, когда полицию по-настоящему уважали. Никаких этих масок, балаклав… наоборот, нагрудные жетоны, да ещё такие, чтобы читались. И, наоборот, даже правило же было, что нужно представиться. Вот как, а? Жили же, ещё и дел воротили, а не убивали полицейских. А мы… ё-моё, я тут за девчонкой приударил, она тоже из «Офиса», я на автобусной остановке подкатил. И сказать ей не могу, похвастаться, что работа у меня клёвая, а не просто типа клерк я, который жопу от стула весь день оторвать не может.

– Понимаю, – кивнул я.

– Мы, кстати, вроде раньше в паре не работали, не?

– Мне кажется, что не.

– И мне вот. Так о чём это я? А-а, о былом… хотел бы я в те года попасть. В прошлое переместиться то есть, – мечтательно протянул мой напарник, а затем пропел весёлым голосом: – Раньше были времена, а теперь – моменты… Даже кошка у кота просит алименты.

– А тебе как, есть тридцатка? – искренне поинтересовался я у напарника, несмотря на свою нелюбовь сближаться с людьми. Конечно, время для пустых разговоров было выбрано не самое наилучшее, но я почему-то начал проникаться к нему дружескими чувствами.

– Тридцать лет то есть?

– Ага.

– Чуть поменьше, – расплывчато ответил напарник.

– Тогда понимаю. Я просто жил в то время, о котором ты говоришь. Хоть и подростком был. Не волнуйся, дедовских нотаций на три часа заводить не собираюсь. Просто надо признаться, что полицейская структура в России в принципе сама довела ситуацию до того абсурда, что сегодня царит.

– В смысле?

– В самом что ни на есть прямом. Уровень жизни падал, люди черствели и словно обезумели. Особенно после временного завершения пандемии. А полиция не забывала ещё и отличаться: тогда, несмотря на начинавшуюся во всей стране цензуру, из каждого чайника и утюга лилась информация о пытках в тюрьмах, что позже подтвердилось, но преступников никак не наказывали. Они словно сквозь землю проваливались, появлялись заявления о том, что, дескать, ничего не найдено, ничего не доказано. А если какие отстранения и были, то через недолгое время фамилии выплывали на новых должностях, иногда даже и повыше. Хотя казалось бы, какого хрена… – я подавил желание от распиравшего меня негодования импульсивно махнуть рукой и только чуть ей дёрнул. – Были и подставы людей, по типу подброса наркотиков, ложные свидетельства. А уж как аукнулись мне и моей семье митинги оппозиции, которые с особой жёсткостью и даже жестокостью разгонялись… Мне в школе досталось крепко, так как отец полицейским работал. Следаком, правда, но кого это волновало, – я горько усмехнулся, провожая взглядом проходящую мимо очередную фигуру, которая не отлипала от экрана гаджета. – При этом он сам придерживался либеральных взглядов, потому… неважно. Забавно то, что в те же годы, когда полицию на самом деле боялись, появилась мода на инкогнито. Когда наши не только удостоверения не показывали, но и закрывали жетоны и любые иные опознавательные знаки. Может, тогда эта идея и зародилась, только вылилась в сам видишь что.

– Да ладно… я что-то слышал, но как-то обрывками. Неужели настолько комплексный звездец был?

– Это я ещё кратко, поверь. Помню, очень распространена шутка была, что вроде когда видишь полицейского за границей – где-нибудь в Европе или Америке, – то чувствуешь себя в безопасности. А когда в России, то думаешь лишь о том, чтобы не прицепился он к тебе и не начал шмонать. Короче говоря, качнулся в то время маятник в сторону силовых структур и всеобщего страха перед ними, а теперь вот в другую грань полетел, зараза. Никогда, блин, на золотой середине не остановится… либо одна крайность, либо другая. Третьего не дано.

– Да, наверное, сейчас по-другому всё будет. Всё же время теперь цивилизованное, не то что тогда…

Я подумал о том, что и в мои молодые годы казалось, что мир уже не тот, что в Средние века или даже в двадцатом веке. Что человечество выросло, окрепло. Теплилась надежда, что правительства стран научились не строить из себя обидчивых подростков, чьё единственное решение конфликта – это метод «дубинки» и «отбирания игрушек», то есть санкций. Но всё это трещало по швам, оголялись изъяны человеческой природы. Если отсутствовал зримый конфликт, на поверхность вылезали различные пласты общества, строившие из себя жертв всех вокруг. Зачастую основывавшие свои обиды на примерах притеснения и унижения их предков лет эдак двадцать или даже более назад. И что самое интересное – многие из тех, кого называли угнетателями, мерзавцами, расистами, ублюдками (а их было большинство), не пытались препятствовать оголтело орущим меньшинствам, а наоборот, оказывали им поддержку, спешили непонятно за что извиняться и каяться… По всей видимости, человеческий мир не умеет жить без потрясений. Людям всё время нужны какие-то проблемы, которые они принимаются остервенело решать, бросая все мыслимые и немыслимые ресурсы, нужен адреналин… Чего только стоит феномен, поразивший меня в начале двадцатых годов нашего века: я где-то прочёл, что в году в 2019-м Финляндия стала первой страной в «Докладе о мировом счастье», заняла то же место в различных рейтингах по экономике, образованию, благосостоянию населения, доходам. То есть обладала лучшими показателями «счастья», такими, как: свобода, здравоохранение, доход, государственное управление и тому подобные. И всё это уживалось с одним из самых высоких уровней самоубийств в мире… Не просто же так в литературе и кино скандинавские детективы, триллеры и хорроры считались самыми мрачными, нуарными, тягучими, оставляющими после себя какое-то гнетущее тяжёлое чувство… Заинтересовавшись этим феноменом, я помню, как бросился обсуждать его с отцом. Тогда мы откопали целые психологические исследования на тему того, что количество самоубийств прямо пропорционально зависит от удовлетворённости населения жизнью. И ведь на самом деле: в истории полно примеров, как люди выживали в тяжелейших условиях войн и голода, выкарабкивались как могли, зачастую годами балансируя на грани жизни и смерти. По всей видимости, в нашей психологии заложена некая аксиома: «Есть проблема – лезь из кожи, но решай, если же проблемы нет – выдумай её себе, тем самым закопав себя, и под самый конец свались в отчаяние».

Разумеется, я не стал делиться с напарником своими мыслями. Лишь ограничился коротким «наверное» и многозначительно пожал плечами. Зачем я буду разрушать в парне этот искренний, хоть и наивный оптимизм – в какой-то момент всё это и так разобьётся о жёсткие скалы реальности.

Я опустил забрало шлема, за которым чувствовал себя как-то уютнее. Прошёл целый час патрулирования, а мы с напарником были всё ещё не только живы, но даже целы и невредимы. В какой-то момент я осознал, что не столь пристально вглядываюсь в лица встречающихся нам на пути людей. Конечно, потеря бдительности была не очень хорошим действием с моей стороны. Но и с напарником я не мог не согласиться относительно банальной усталости, которая росла во мне с геометрической прогрессией при пустой растрате ресурсов организма. Да и напарник, хоть и был излишне болтливым, а иногда и даже бесяще оптимистичным, но всё же его с лёгкостью можно было охарактеризовать как вполне хорошего компанейского парня. Да и если быть совсем уж честным, наблюдать из-за забрала шлема мрачные, вечно чем-то озабоченные хмурые лица офисных клерков наводило не меньшую тоску, чем опухшие покрасневшие морды совсем уж закостенелых пьянчуг, наркоманов и просто людей, которые никак не хотели улучшать свой образ жизни. Счастливы ли они? О такой жизни мечтали они в детстве, смотря приключенческие фильмы или читая книги с яркими волшебными мирами? В какой момент озарявшая лицо ребёнка улыбка стёрлась, оставив лишь несчастливо сжатые опущенные краешки губ… Неужели и я со стороны выгляжу так, что от одного взгляда на меня возможно превратиться из оптимиста в пессимиста? Я вспомнил своё отражение в окнах автобусов и электробусов по вечерам и утрам рабочих дней… Нахмуренные брови, сжатая челюсть, грозный холодный взгляд. В такие моменты лишь мысль о ждущих меня вечером дома Лизе и Наташе теплилась в сердце, поддерживая во мне жизненные силы – но окружавшие меня люди ведь об этом не знали. Для них я был тем же ничем не выделявшимся серым унылым лицом, как и все остальные незнакомцы.