Ген поиска (СИ) - Мадоши Варвара

— Как видите, он мне полезен исключительно как ходячая гарантия, — неприятно усмехаясь, проговорил Златовский. — А теперь, господа, потрудитесь…

Но закончить он не успел: шеф прыгнул.

Как я уже говорила, когда кот не стесняется использовать свои зубы и когти, он становится силой, с которой приходится считаться. А когда кот использует их с умом…

Шеф не стал применять свое врожденное оружие против Златовского или его сына. Он даже не прыгнул на руку с детонатором, чтобы вырвать тот из кулака Златовского. Он прыгнул на провода, а точнее, на то место, где они крепились к бомбе. И вырвал их из гнезд с мясом.

Златовский закричал. Кто-то выстрелил, но промазал — видно, боялся попасть в шефа. Виктор Серебряков рухнул на пол: то ли упал в обморок от переживаний, то ли наоборот, проявил присутствие духа, чтобы не маячить на возможной траектории пуль живой мишенью.

А вот я, боюсь, присутствия духа не проявила: бросилась на Златовского с одной-единственной мыслью: «Ну, если шеф ему глаза не выцарапал, то сейчас я!..»

Дура я дура! Надо было стрелять. А так выстрелили в меня.

Но это я поняла уже потом, а сначала просто с удивлением уставилась на маленький револьвер в свободной руке Златовского. И успела еще подумать: «Надо же, а меня вроде в грудь ударило! Неужели насмерть?..»

После чего не удержалась на ногах, упала. Прямо под ноги своей немезиде.

— Анна Владимировна! Аня! — в поле моего зрения появилось лицо Орехова. Ну точно, прямо как в плохом романе.

«Вот видите, — хотела я сказать ему, — зачем вам такая беспокойная жена, как я?» Но получилось только «Вот видите», а потом я закашлялась чем-то жидким. Кровью, кажется, хоть и немного ее было.

Что за несчастный день.

Пора бы уже привыкнуть: как только я сталкиваюсь со Златовскими, то обязательно страдаю физически. Но в этот раз я пострадала сильнее всего.

Пуля пробила легкое, и хорошо еще, что только одно и довольно чисто. У такого ранения, как мне сказали, прогноз по выздоровлению хороший, если сразу оказать квалифицированную помощь. Мне ее, к счастью, оказали: во-первых, Савин разбирался в мерах первой помощи, во-вторых, в Корниловке нашелся деревенский фельдшер, который служил на флоте и знал, что делать с пулевыми ранениями (в моем случае — туго перевязать и не трогать). Пробой легкого только выглядит страшно, как мне сказали, потому что больной задыхается и начинает кашлять кровью; но если сохранять самообладание и не допускать грубых ошибок, то оправиться от такой раны проще, чем, скажем, от ранения в живот.

Все эти манипуляции и успокоения я помню плохо: воздуха не хватало, и я больше думала о том, как бы дышать. Отчетливо запомнилась только ругань шефа: и такая я, и сякая, и зачем полезла на рожон, и Златовского-то пришлось из-за меня застрелить, а его о стольком еще можно было расспросить…

Еще шеф ругал меня за то, что последнее время я что-то слишком часто прихожу в небоевую форму после операций. Но тут мне было чем крыть: напуганный Серебряков отдавил Мурчалову лапу, да так сильно, что ее пришлось забрать в гипс. Так что мы с ним были два сапога пара.

Насчет Златовского я, кстати говоря, ничуть не жалею. Пусть шеф говорит что угодно. Но такие люди, как он, не должны коптить небо.

После перевязки в Корниловке фельдшер категорически запретил куда-то ехать, и мы с шефом провели в деревне еще несколько дней. С «Терентия Орехова» нам привезли багаж, а еще через день приехал Прохор с набором любимых шефовых щеток и его самым удобным лотком в багаже. Заодно он привез лишнюю смену одежды для меня, но это было уже мелочью: я все равно в то время носила главным образом ночные рубашки, которыми поделилась жена фельдшера.

(К счастью, нанятая шефом нянька согласилась посидеть с Васькой подольше, а то даже не знаю, как бы мы выкручивались.)

Марина тоже наведалась с «Терентия» и порывалась остаться и ухаживать за мной, но в маленьком сельском медпункте просто негде было ее разместить, да и в особенном уходе я не нуждалась. К тому же, ей надо было возвращаться к работе. В итоге она переночевала в Корниловке одну ночь, а утром Орехов отвез ее в город на личном аэромобиле. Как я поняла, произошедшее изрядно их сдружило.

Орехов, разумеется, приходил тоже, как раз вместе с Мариной. В какой-то момент она тактично оставила нас одних.

Могла бы и не оставлять: разговор вышел теплым, но до нейтральности вежливым.

— Все-таки вы удивительная девушка, Аня, — сказал Никифор, ласково глядя на меня. — Редкостное самообладание в критических ситуациях!

— Ох не знаю, — ответила я на это. — По-моему, самообладание мое оставляло желать лучшего. Марина бы сохранила большее присутствие духа.

— Таланты вашей подруги лежат в другой сфере, хотя, признаю, и она женщина необычайного склада.

Мне показалось, что он сказал это с особой интонацией, но я все еще приходила в себя после укола морфия, который вколол мне фельдшер, так что за свои впечатления не поручусь.

— Вы тоже человек необычайного склада, — сказала я. — Горжусь нашим знакомством. Знаете, о нашем разговоре на пароходе… — я замялась, не зная, как выразить словами то, что сплелось у меня на сердце в такой сложный клубок.

— Вам вовсе не обязательно что-то говорить, — покачал головой Орехов. — Тем более, в вашем состоянии это вредно. Я почту за честь оставаться вашим преданным другом.

С этими словами он поцеловал мою руку — пшеничные усы слегка пощекотали кожу — и вежливо откланялся. Все было понятно, но отчего-то мне стало очень грустно, хоть плачь. Вот она, человеческая натура! Не нужен мне был Орехов в качестве потенциального жениха, не чаяла, как от него отделаться — а как избавилась в самом деле, так сразу и пожалела. Ведь могло бы и получиться у нас что-то хорошее…

А может быть, это все морфий. Да, конечно, виноват укол — а вовсе не мое глупое неопытное сердце.

Но еще прежде Прохора, прежде Марины и Орехова к нам наведалась полиция.

Они прилетели целым отрядом, на трех или четырех аэромобилях. У меня тогда в голове мутилось, но я видела, как они приземлялись перед зданием деревенской управы — там была площадь, на которую выходил кабак, и шелестела листьями толстая яблоня. Мне сразу представилось, как погожими летними вечерами под этой яблоней собирается половина населения Корниловки, чтобы обсудить новости и отдохнуть после трудового дня.

Однако в этот раз никого там не было: полиция всех распугала. Хотя, не сомневаюсь, сельчане пристально наблюдали за непрошенными гостями из соседних домов.

Один аэромобиль вела Жанара Салтымбаева, наша с шефом старая знакомица. А пассажиром в нем был старший инспектор — то есть, прошу прощения, уже начальник отделения — Дмитрий Пастухов, шефов старинный приятель. Когда про кого-то говорят, что они дружат как кошка с собакой, это точно не про них.

Салтымбаева и Пастухов первым делом отправились к шефу, я слышала их разговор из-за приоткрытой двери спальни (меня шеф велел пока не беспокоить, за что я была ему чрезвычайно благодарна).

Первым делом Мурчалов описал лабораторию и дом Златовского, объяснил, где они находятся относительно деревни и как их найти. Посоветовал заодно взять показания у смотрителя домика с маяком — мол, он мог видеть гигантского осьминога на охоте.

Потом он добавил:

— Жанара Алибековна, если вас не затруднит, я думаю, что пока лучше всего осмотром места происшествия и беседой со свидетелями заняться вам одной. Мне нужно уточнить с Дмитрием кое-какие детали, этого дела не касающиеся.

Не думаю, что заявление шефа хоть на миг обмануло Салтымбаеву. Однако она привыкла к шефу, а своего напарника — и непосредственного начальника — очень уважала. Ей, видно, было достаточно того, что Пастухов не стал возражать. Поэтому она только с иронией сказала:

— Хорошо, болтайте о своих государственных тайнах без меня, — и вышла.

Шеф с Пастуховым остались в соседней комнате одни.