Александр Лонс - Чмод 666
— Он переживал? — удивился я, поскольку поведение отца никогда не давало мне повода заподозрить его в каких-либо сожалениях или переживаниях по поводу наших с ним отношений.
— Да Витя, да. Переживал. И от этого его больное сердце, все эти инфаркты… я не хочу никого обвинять, но он очень тяжело переносил все это… Для него было тяжелее — только смерть Наташи… твоей мамы.
Некоторое время я безмолвствовал, стараясь свыкнуться с новой для себя информацией. Честно говоря, мне вообще расхотелось продолжать разговор. Наконец я выдавил из себя:
— А что у нее было? Я так и не знаю, поскольку все мои немногочисленные родственники помалкивали и лишь уходили от ответа. Знаю только, что рак. Но что конкретно?
— Поверь, но я тоже не знаю, — ответил он. — Твоему отцу тема была очень неприятна, и он не хотел об этом говорить, а поскольку онкология все-таки не моя специальность, то сам я не интересовался. Не было вопроса.
Что-то меня насторожило в словах старика Соломона. Что-то он не договаривал и в чем-то темнил. Ну, не верил я, что врач что-то не знает о болезни жены своего пациента. Вдруг Маркыч спросил:
— А почему вдруг тебя это так заинтересовало?
— Не знаю даже… Ваши слова для меня — как гром. Я и не думал, что отец… чтобы он…
— Давай, Витя, еще выпьем. Ты как там? В своих Европах не стал идейным противником алкоголя?
— Да что вы, Соломон Маркович! Разве сие возможно? А с отцом я даже не ссорился — он просто нежданно-негаданно перестал разговаривать со мной. Примерно через год после маминой смерти он дал мне понять, что не хочет меня видеть, слышать и находиться рядом со мной. Потом он немного оттаял, мы встречались, но не чаще чем один — два раза в год, да и то ненадолго. Более того, под любым предлогом он отказывался жить со мной под одной крышей. И так — много лет. Уже во Франции, когда он приезжал по каким-то своим делам, он каждый раз заходил ко мне. Ненадолго. У меня в запасе есть постоянная гостевая комната с отдельным санузлом. Отец всегда знал, где я живу, мы иногда встречались, но он быстро возвращался в отель или уходил к кому-то из знакомых. Причину такого его поведения я не знаю, хоть и много размышлял на эту тему. Думал — вы мне поможете.
— Да, что верно — то верно, помогу. Есть еще один очень древний анекдот. Анекдот даже не бородатый, а седой полностью, старше моего дедушки. Старый еврей Мойша очень хотел выиграть в лотерею. И вот обратился он к Богу с молитвами о помощи в этом нелегком деле. Молился он неделю, месяц, год, другой… Вдруг голос прямо с небес: «Мойша! Ну, дай ты мне шанс! Купи хоть один лотерейный билет!» Вот и ты должен мне дать шанс. Вспомни хоть что-то! Или опроси его старинных знакомых. Может, мне он не сказал, а кому-то в чем-то проговорился. Хотя не его это стиль вообще-то…
— Кстати, — спохватился я, — всех этих знакомых он именовал своими друзьями.
— Да, вот это как раз за ним водилось. Но друзья — это не совсем то, что понимал Антуан. Значит, ты уверен, что не знаешь причины вашего разрыва? Посмотри мне в глаза… да, похоже — действительно не знаешь. Загадка… — Соломон Маркович встал, вышел в соседнюю комнату и вернулся с каким-то небольшим предметом в руке. Секунду подумав, он протянул мне тонкий и плоский телефон-раскладушку «Motorola V3». — Вот, возьми. Это его мобильник. Сразу не заметили — за подкладку пальто завалился. Мне передали из анатомички. Ставиский передал. Я сначала хотел в милицию отнести, а потом решил вручить тебе. Посмотри, кому он звонил, с кем разговаривал, когда. Если вызовут — отдашь.
— Куда вызовут? — не понял я.
— Туда. Куда всегда вызывают?..
Уже потом, сильно позже, уходя от старого доктора, я подумал, что многого так и не выяснил. Все-таки Соломон Маркович не был другом отца в полном понимании этого слова. Он был его лечащим врачом, а с врачами у отца (как и у меня, кстати) всегда были противоречивые и сложные отношения. Однако в нашем разговоре проскочил явный намек, что отец умер не своей смертью, но это, само по себе, для меня уже ничего не меняло.
13. Амулет с огоньком
Гражданская панихида — это одно из самых скучных и ненужных мероприятий современного официоза — не меняется уже лет сто. А может — и больше. Неискренние речи, пустые слова, лицемерные обещания, чахлые красные гвоздики и венки с удручающе стандартными надписями: «вечная память»; «скорбим и помним»; «от коллег по работе»; «от коллектива сотрудников»; «от близких друзей»; «дорогому другу»; «от родных и близких»; «от любящей семьи»; «любимому отцу»; «от детей и внуков».
Интересно, откуда у отца внуки? Да и других детей кроме себя я тоже как-то не мог припомнить. Хотя — мало ли что бывает…
Затем состоялось отпевание при свечах в маленькой старой церкви. Торжественно, напыщенно и душно. Кто-то сверкал вспышкой фотоаппарата. Было тесно, неудобно и мне казалось, что постоянно кому-то мешаю — никого из присутствующих я практически не знал. Бородатый священник средних лет прочистил мизинцем свое левое ухо и исполнил возложенные на него обязанности. Какая-то черная, как монашка, тетка с сухим вегетарианским лицом, долго и настойчиво просила у меня денег на нечто церковное. Я платить не стал и стойко промолчал, притворившись глухонемым.
В самой Москве давно уже не осталось места для новых могил, поэтому отца похоронили на Домодедовском кладбище в двадцати километрах от столицы. Для православного христианина нет никакого выбора: согласно канонам Церкви, тело покойного должно быть возвращено земле. Кремация определенно запрещена. Но был ли отец христианином? Или вообще верующим? Тем более — православным? У меня почему-то имелись немалые сомнения на этот счет. Но возражать я не стал: все организовал отцовский университет посредством некоей хлопотливой женщины, которая все знала, все понимала и все умела. Я был благодарен за то, что меня избавили от организации похорон и всего, что с ними непосредственно связано.
Сами похороны прошли довольно буднично и тихо. На кладбище уже не было ни речей, ни выступлений, ни обещаний, ни пышной церемонии — здесь это не принято.
— Убираем из гроба живые цветы, — скомандовал толстый бригадир могильщиков. — Церковную землю класть будете?
Зачем убирать цветы? Жалко им что ли? А что за земля такая? Я не знал. Все вопросительно посмотрели на меня, и я молча помотал головой. Гроб громко заколотили гвоздями и четверо неопрятного вида могильщиков опустили его на грязных канатах в двухметровую яму и ловко взялись за лопаты. Со стуком закидали свежую могилу комьями окаменевшей от мороза глины. Горло перехватил давно забытый спазм. Жизнь отца прекратилась. Что он успел? А что еще мог бы сделать? Лопаты сформировали могильный холмик и похлопали по его верхушке.
