Джон Браннер - Квадраты шахматного города
– Неужели? – поразился я.
– Конечно. Доктор Майор почти восемнадцать лет является министром информации и связи Агуасуля.
– Значит, он стал им еще до основания Сьюдад-де-Вадоса?
Кордобан кивнул.
– Совершенно верно. Меня, признаться, поразило ваше замечание, что вам кажется странным видеть его работы в студии. Мы же, наоборот, считаем их своими настольными книгами.
– Действительно, я припоминаю, он всегда утверждал, что средства массовой информации являются важнейшим инструментом современного управления.
Но мне вспомнилось и многое другое.
– Вы говорите, он уже восемнадцать лет находится здесь? Я тогда еще учился в университете. Но мне казалось, что Майор в то время возглавлял кафедру общественных наук в Мехико.
– Видимо, так оно и было, – равнодушно сказал Кордобан. – Разумеется, он и теперь преподает в здешних университетах.
Риоко наконец закончил прогон и, казалось, остался доволен собой.
– У нас есть еще время заскочить в бар, – сказал Кордобан.
Я кивнул, и мы перешли в маленький, но уютный бар в противоположном конце коридора. У стойки я вернулся к нашему разговору.
– Доктор Майор говорит по-английски? – спросил я.
– Думаю, да. Вы хотели бы познакомиться с ним поближе?
– Да, я был бы вам признателен, – ответил я. – Возможно, ему тоже небезынтересно будет узнать, что он оказал на меня большое влияние при формировании моего собственного стиля работы.
– Специалисты по транспорту имеют свой собственный стиль? – не без иронии заметил Кордобан.
– А почему бы и нет? Подобно тому как есть свой стиль у архитектора, так есть свой стиль и у человека, разрабатывающего схемы движения транспортных потоков. Сейчас уже имеется полдюжины таких специалистов со своим индивидуальным почерком.
Кордобан внимательно рассматривал что-то в стакане.
– Плохо себе это представляю, – сказал он. – Но был рад узнать что-то новое. Вы с вашей профессией принадлежите к элите? Простите за глупый вопрос. Конечно, вы из числа избранных, иначе бы вас не пригласили в Сьюдад-де-Вадос.
Он засмеялся.
– Мы всегда говорим, что для Сьюдад-де-Вадоса все делается на высшем уровне, и тешим себя этим.
Он взглянул на настенные часы и отставил в сторону напиток.
– Пора! Прошу вас.
За две минуты до начала передачи мы снова вошли в студию. Кордобан указал мне на кресло за камерой, сказав, что, как только наступит время, он подаст мне знак, чтобы я занял место рядом с ним. Затем он сел напротив первой камеры и кивнул Риоко, что можно начинать.
Зажглась красная лампочка. Технический уровень передачи был весьма профессиональным, но ее содержание показалось мне довольно наивным. Программа длилась примерно тридцать пять минут, и большая ее часть состояла из заранее отснятого материала. Я следил за изображением по монитору.
Вначале дали хронику: планирование и строительство Вадоса; торжественная закладка первых домов с участием самого президента; движение транспорта по широким улицам. Я без труда понимал комментарий Кордобана. Говорил он четко и ясно. В течение всей передачи мой интерес не ослабевал.
«Действительно, великолепный город, – думал я, – в самом деле, его можно назвать одним из достижений двадцатого века».
Сначала Кордобан говорил высокопарно, затем, пустив слезу, перешел к новым, недавно возникшим проблемам Вадоса и его окрестностей. Появились кадры, изображающие жалкие, убогие кварталы бедноты; хилые, болезненные дети, вынужденные жить в лачугах под одной крышей со свиньями и ослами; недостаток жилья и высокая рождаемость.
Контраст с чистым, привлекательным городом был разителен. Вероятно, оператору все же удалось проникнуть в трущобы Сигейраса. Вид светлых, залитых солнцем платформ станции особенно подчеркивал мрачность и запущенность закутков под ними.
Затем следовало короткое интервью с Колдуэллом, молодым специалистом из городского отдела здравоохранения, с которым я познакомился в кабинете Энжерса. Он привел тревожные цифры о количестве заболеваний и случаев дистрофии в трущобах.
Затем последовало более продолжительное интервью с Энжерсом в его кабинете на фоне огромной карты города. Он говорил о сложившейся ситуации с серьезной озабоченностью. Энжерс был впечатляюще мрачен и несколько повеселел, лишь когда возвестил телезрителям, что их мудрый президент лично предпринял ряд конкретных мер, чтобы улучшить положение.
Энжерс упомянул мое имя, и Кордобан подал мне знак. Я подошел к нему и сел так, чтобы преждевременно не попасть в камеру. Кордобан бодрым голосом сообщил зрителям, что имеет честь представить им человека, который должен помочь городу в устранении трудностей.
– Сеньор Хаклют присутствует у нас в студии, – сказал он, и камера повернулась в мою сторону.
Просмотрев отснятый материал, я вложил в свои ответы гораздо больше страсти, чем на предшествовавшей репетиции. Мой испанский не подвел. Кордобан каждый раз, когда был за кадром, одобрительно кивал, подбадривая меня. Мне действительно казалось, что трущобы позорят Сьюдад-де-Вадос, и я заверил телезрителей, что постараюсь найти оптимальное решение возникших проблем.
Передача закончилась. Кордобан встал и, улыбнувшись, поздравил меня с успешно выдержанным экзаменом по испанскому. Подошли сеньора Кортес и Риоко, чтобы еще раз поблагодарить за выступление.
В студию заглянул Майор и похвалил сеньору Кортес за хорошую передачу.
Суматоха и шум постепенно стихали. Кордобан сделал мне знак, чтобы я не уходил. Сам он стоял рядом с Майором, ожидая, пока тот закончит беседу с сеньорой Кортес. Я почувствовал на себе проницательный взгляд его карих глаз. Он внимательно выслушал Кордобана, на какое-то мгновение замер, но не от нерешительности – что-то в его манере держаться подсказывало мне, что он не колеблясь принимал решения, – затем кивнул и улыбнулся. Улыбка у него была деланной, как маска, которую при необходимости можно легко надеть и снять.
Я подошел к нему со смешанным чувством. Долгое время имя Алехандро Майора ассоциировалось у меня не с реально существующим человеком, а с рядом концепций.
Он быстро пожал мне руку.
– Я думал, мне известно о вас все, – сказал он на хорошем английском, – однако, оказывается, это не так. Мне приятно было узнать, что вы считаете себя в какой-то степени моим учеником.
Он склонил голову набок, словно ожидая ответа.
– В самом деле, доктор Майор, – сказал я, – ваша книга «Управление государством двадцатого века» оказала на меня сильное влияние.
Он слегка поморщился.
– Ах, эта, – отмахнулся он. – О, в ней масса неправильных обобщений и пустых догадок. Я отрекся от нее. Фейерверк, поток острословия и не более.
