Бен Уинтерс - Последний полицейский
– Нравится? – Туссен возвращается, держа за горлышко бутылку «Хайнекена», и я торопливо ставлю модель на место. – Мой старик делал.
– Он художник?
– Он умер, – отвечает Туссен и откидывает купол ратуши. Оказывается, внутри пепельница. – Но да, и художник. Кроме всего прочего.
Он стряхивает пепел в перевернутый купол и выжидающе смотрит на меня.
– Значит, в начальной школе, – подсказываю я.
– Угу.
Со слов Туссена, они с Питером Зеллом со второго по шестой класс были лучшими друзьями. Оба не пользовались популярностью. Туссен из бедной семьи, получал бесплатные завтраки, приходил каждый день в одной и той же дешевой одежонке. Зелл был благополучным, зато болезненно неловким и обидчивым, прирожденная жертва. Вот два маленьких чудика и заключили союз. Играли в пинг-понг в красиво отделанном подвале дома Зеллов, гоняли на великах по холмам вокруг больницы, играли в «Подземелья и драконы» в доме, где мы теперь разговариваем. Летом они уезжали за пару миль к югу, на карьер на Стэйт-стрит за тюрьмой, раздевались до трусов и ныряли, плескались, макали друг друга с головкой в холодную чистую воду.
– Знаете, – заключает Туссен, улыбаясь и с удовольствием допивая пиво, – как все ребятишки.
Я киваю, записывая, и с любопытством представляю своего страховщика мальчишкой. Бледным подростком в очках с толстыми стеклами, аккуратно складывающим одежду на берегу. Молодая версия прилежного и кроткого исполнителя, каким он стал со временем.
Потом Джей-Ти с Питером понемногу разошлись, как и следовало ожидать. Подростком Туссен стал крутым, отчаянным парнем, научился приворовывать по магазинам диски и пиво, курил красные «Мальборо», а Зелл остался заперт в жестких, неизменных границах собственной личности, жесткой, тревожной и упрямой. В старших классах они едва кивали друг другу в коридорах, потом же Туссен бросил школу, а Питер получил аттестат и поступил в колледж, они двадцать лет не общались.
Я записал все это, а Туссен, допив пиво, забросил бутылку в камин, на груду старых. Должно быть, в стыках блоков, из которых выстроен дом, есть щели, потому что в паузах разговора слышится свист и завывания: разгулявшийся на улице ветер усиливается, прорываясь внутрь.
– А потом он мне позвонил, приятель. Ни с того ни с сего. Сказал, давай вместе пообедаем.
Я трижды, щелкая колпачком, открываю и закрываю ручку.
– Зачем?
– А я знаю?
– Когда?
– Не помню. В июле? Нет, сразу как меня выперли с работы. В июне. Сказал, что вспоминал обо мне с тех пор, как это дерьмо поперло.
Он пальцем тычет в окно, в небо. «Дерьмо поперло…» У меня звонит телефон, я бросаю взгляд на экран. Нико. Я сбрасываю вызов.
– Так чем же вы с мистером Зеллом занимались вдвоем?
– Да тем же самым.
– Играли в «Подземелья и драконы»?
Он косится на меня и фыркает.
– Ну ладно, не тем. Пили пиво, катались на машине, постреливали малость.
Я жду, слушая ветер. Туссен закуривает и предупреждает мой следующий вопрос:
– Три винтовки «винчестер», полисмен. В шкафу, незаряженные. Мои, и я могу это доказать.
– Надеюсь, шкаф крепко заперт.
Кража оружия стала серьезной проблемой. Одни люди крадут и копят стволы, а другие крадут, чтобы за астрономические суммы продать первым.
– Никому мои дерьмовые винтари не нужны, – быстро и резко парирует он и смотрит так, будто я спорил.
Я иду дальше и расспрашиваю Туссена про вечер понедельника. Последний вечер в жизни Питера Зелла. Рабочий пожимает плечами.
– Подхватил его после работы.
– В какое время?
– Не помню, – отвечает он, и я чувствую, как нравлюсь ему все меньше и меньше.
Понимаю, что он готов меня выставить и неизвестно, убил ли он Питера Зелла, но меня, если вздумает, может прикончить голыми руками. Тремя-четырьмя ударами кулака, как пещерный человек убивал оленя. – Когда там работа кончается…
Туссен рассказывает, что они покатались немножко, потом сходили на новую серию научно-фантастического сериала «Далекий белый блеск» в «Ред-Ривер». Попили пива, посмотрели кино и разошлись. Питер сказал, что пойдет домой.
– В кино никого не заметили?
– Только смотрителей зала и тому подобное.
Он досасывает до мундштука вторую сигарету, давит окурок в ратуше. Вихляя задом, заходит Гудини, слизывает розовым языком крошки галеты с уголка пасти и трется узкой башкой о широкое бедро хозяина.
– Надо бы пристрелить этого пса, – вдруг деловито и рассеянно бросает Туссен и встает. – В смысле под конец.
– Что?
– Он малость трусишка, этот пес, – Туссен, склонив голову, разглядывает собаку, будто прикидывает, каково это будет. – Даже думать не хочу, что он будет умирать в огне, или в потопе, или от холода. Наверно, надо заранее его пристрелить.
Я готов уйти отсюда. Пора уходить.
– Еще одно, последнее, мистер Туссен. Вы случайно не обратили внимания на синяк? Под правым глазом у мистера Зелла.
– Он сказал, что упал с лестницы.
– Вы ему поверили?
Он хихикает, почесывая узкий лоб песика.
– Будь это кто другой, не поверил бы. Решил бы, что парень нарвался на сварливого дружка своей девчонки. А с Питом все может быть. Наверняка ему случалось падать с лестниц.
Я киваю, думая: «Наверняка не случалось».
Туссен берет мордочку Гудини в ладони, и они смотрят друг на друга. А мне на миг представляется мрачное и мучительное будущее: поднятый ствол винтовки, доверчивый взгляд пса, выстрел, конец.
Туссен отводит взгляд от собаки, оглядывается на меня, и чары рассеиваются.
– Что еще, мистер из полиции?
* * *На вопрос, чем зарабатывает на жизнь, мой отец любил в шутку отвечать, что он – король-философ. Темпл Пэлас произносил это с полной серьезностью и ни за что не отступался от собственных слов. Глядя на ошеломленного парикмахера, или собеседника за коктейлем, или отца моего приятеля – я при этом глаз не мог поднять от неловкости, – он, умоляющим жестом протягивая руки, вопрошал: «А что? Что? Я не шучу!»
А на самом деле он преподавал английскую литературу. Чосер, Шекспир, Донн, вплоть до святого Ансельма. Он и дома сыпал цитатами и аллюзиями, выдавал комментарии, заготовленные для урока, по поводу будничных событий или в случайном разговоре.
Содержание этих комментариев я давно позабыл, кроме одного.
Я пришел домой всхлипывая, в слезах, потому что тупой Барт Фиппс столкнул меня с качелей. Моя мать Пег, хорошенькая и практичная, завернула в мешочек для завтрака пару кусочков льда и приложила к ссадинам. Отец же, склонившись над зеленым пластиком кухонного стола, поинтересовался, почему этот Барт так поступил.
– Потому что чокнутый, – буркнул я, хлюпнув носом.
