Сергей Гомонов - Пари с будущим
— Мухомор, что ли? — удивился я, поражаясь непохожести этого экземпляра на классический образец.
— Ну да! Он самый!
Ленка не поверила и возмутилась, коварно прищурившись:
— Да что ты врешь?! Мухомор красный с белыми какушками на шляпке, а этот на недожаренный оладий похож! И его вон гусеницы пожрали сбоку, а они ядовитые грибы ведь не едят!
— Хочешь попробовать? — заржал Еремеев, протягивая жене ее добычу, но Ленка отпрянула:
— Да ну тебя на фиг!
— Мухомор не смертельно ядовитый, он га-лю-ци-но-ген! Чтобы отравиться им до глюков, надо несколько штук таких целенаправленно сожрать, да и то не помрешь, — как для дураков, объяснил для нас Степка. — Может, тем гусеницам покайфовать захотелось, наркошам старым?
— Как же — не ядовитый! — не верила она, морща нос, а я уже чувствовал, что приятель нарочно куражится, и молчал.
Вместо дальнейших споров Степка отломил шляпку, действительно похожую на бледный оладий, сунул ее в рот и стал жевать. Я вот нисколько не удивился, когда он это сделал!
— Ты что делаешь?! — опешила Ленка.
Я покосился на нее. Вот уж и правда безбашенный: сейчас она возьмет да родит тут с перепугу. Ну и парочка…
Тут Степка схватился за горло, издал задыхающийся хрип и аккуратненько так повалился на жухлую траву, суча ногами.
— Степка, позволь сообщить тебе: ты — балбес, — сказал я, наблюдая этот цирк, а Ленка поверила и с воплем кинулась к нему.
Она даже не сразу поняла, что этот черт лежит и ухохатывается, спохватилась только тогда, когда он сплюнул в сторону пережеванную кашицу. Чего и следовало ожидать.
— Дурак! — заверещала Ленка и заколотила его кулаками, а Еремеев, вытирая слезы и продолжая валяться на траве, только ежился, уворачивался от ее гнева, прикрывался локтями и просил не бить по его самому больному месту — то есть, по голове. — Дурак, и шутки у тебя идиотские!
Я подавил смех, подумав, что на ее месте сейчас разыграл бы в отместку Степку. Сам бог велел, как говорится, и даже сильно фантазировать было бы не нужно. Причем разыграл бы куда круче, чем он ее. Как — не скажу. Она все равно не догадалась. А было бы прикольно, но только если бы Степка поверил.
Когда Ленка успокоилась, он потянул ее к себе, заставил улечься рядом и, раскинув руки, сообщил куда-то в небеса:
— Смотри! Елки-палки, красотища какая!
— А что это у тебя с горлом?! — обняв его было, снова подскочила Ленка.
И в самом деле: все горло Степухи было темно-синим — сплошной кровоподтек. Зрелище не из приятных.
Еремеев сел, мазнул пальцами по кадыку, взглянул на руки. Ладони тоже оказались синими.
— Блин! Черемуху раздавил, свитер изгваздал…
Похоже было на то, что под высокий ворот его свитера каким-то образом затесалась ягода с одного из деревец, под которыми мы в тот день проходили, между делом ощипывая каждый по штучке — по две. И во время своего дурацкого розыгрыша, хватаясь за горло, Степка ее раздавил.
— Кстати, — сразу же забыв о выпачканной одежде, подметил он и вытер руки о траву, — если и правда отравитесь каким-нибудь мухомором, ищите растение с такой кругленькой черной ягодкой, — Степуха скрутил большой и указательный пальцы между собой, показывая размер ягодки. — А если цветет, то лиловым колокольчиком. Это белладонна… ну или, проще, красавка. Надо ее лист покурить, дымом подышать — и полегчает сразу. В ней есть атропин, он нейтрализует некоторые токсины. А вообще, дятлы вы мои неученые, до смерти отравиться можно только поганками. Особенно бледной. Но надо иметь много ума, чтобы жрать поганки.
— С тебя станется! — сквозь зубы процедила Ленка, подавая ему руку и вставая с его помощью с земли, а Степка, беззаботно смеясь, погладил ее живот, чмокнул в висок и сказал:
— Ладно, все фигня! Кому суждено сгореть, тот поганками не отравится…
Я поймал себя на том, что лишь с воспоминанием этой его фразы улыбка скатилась с моего лица. А так все это время я глядел на Ленку со Светиком и улыбался. Их со Степкой дочка, которую они сразу же после Ленкиного УЗИ, где выяснилось, что у них девочка, назвали Светланкой, родилась через две недели после той грибной прогулки. И ей было полтора года, когда Степухи не стало. Конечно же, отца она совершенно не помнила…
Обычно всегда в этот день на могиле Еремеева лежал снег, но сегодня она темнела мокрой землей. Ближе к лету на ней расцветут сначала ландыши, потом нарциссы, а после — ирисы, посаженные Ленкой и его мамой. А сейчас лишь несколько прошлогодних листочков березы налипли на мраморный памятник да несколько сосновых веток упали на плиту. И еще по соседству появилось свежее захоронение какого-то древнего дедка. И Степка, улыбаясь, смотрел на нас из своей овальной рамки, а под фотографией прямо в мраморе было выгравировано: «Еремеев Степан Александрович», и даты: 14/III/1981 — 14/III/2008.
Погода изменилась, набежали тучи.
«Привет! — мысленно сказал я ему, как живому. — Еще два года — и ты уже всегда будешь младше меня»…
Дурацкая мысль, но уж пришла такая…
Ленка заменила и зажгла свечку в маленькой лампадке в изножье могилы. Мужики выставили на ничейный металлический крашеный столик пару бутылок водки, выложили какую-то снедь для закуси, гирлянду вставленных один в другой пластиковых стаканчиков. Поглядывая на отцово фото, Светик положила прямо на памятник две алые гвоздики. Она ничего не понимала, просто ей всегда говорили, что этот красивый улыбающийся дядя — ее папа, и она любила его так, как дети любят сказки и волшебных героев. Мне вспомнились заключительные кадры «Охотника на оленей». Я был тут единственным, кто просто стоял и, ничего не делая, думал о своем.
Кто-то сунул мне в руку стакан, на четверть заполненный водкой. Николаич пролил немного ее на могилу, по обычаю. Я не хотел пить, но отказываться не стал и одним глотком влил в себя жгучую жидкость. Просто не верю, что от всех этих обрядов умершему становится легче. По мне так лучше просто молча постоять и повспоминать светлые моменты из безоблачного прошлого…
Вместе с горячей волной, хлынувшей по жилам, нахлынули новые воспоминания.
Мы сидели у костра на даче у Степухиных родителей. Все давно уже спали, даже отважная Ленка, уложив крикливую Светланку, отрубилась прямо на диванчике возле кроватки, а мы с ним вышли смотреть на звезды и тянуть коньяк.
— А ты знаешь, что раньше мертвых чаще сжигали на погребальных кострах, чем закапывали в землю? — ни с того ни с сего спросил Еремеев, поворошив угли и подкинув в огонь пару чурбачков.
Искорки наперегонки сорвались в небо и растаяли между скоплениями звезд рукава Млечного Пути.