Роман Суржиков. Сборник (СИ) - Суржиков Роман Евгеньевич

Я спустился в прозрачной кабине лифта, озадачено глядя на проносящиеся этажи, и уже в вестибюле меня посетила идея.

— Нельзя ли увидеть коллекцию Ольги Борисовны?

— Конечно, — оживился охранник. — Она будет рада, что вы интересуетесь.

И повел меня в правое крыло здания.

Ольга Борисовна, жена Председателя, — страстный коллекционер женских мелочей, ставших за девять лет чуть ли не антикварной ценностью: гребни, пудреницы, помады, маникюрные наборы… зеркальца. Да-да, зеркальца. Конечно, я не допускал мысли о том, что черное зеркало Леры принадлежало Ольге Борисовне и было утеряно, а тем более украдено. Здание мэрии укрыто тремя сетями детекторов и сканеров, в соседнем крыле находится центральная застава, да и не стала бы елейно-набожная Оленька нанимать отряд головорезов — скорей, выступила бы в новостях и вежливо попросила вернуть. Однако я хотел понять причину безумной ценности Лериного талисмана, а где еще искать ответ на этот вопрос, как не на выставке зеркал!

Я шел вдоль стеклянных витрин, заботливо обезжиренных и бликующих моим отражением. Я рассматривал сотни безделушных бесполезок — крошечных, серебристых, вычурных, кокетливых, бестолковых, милых, абсурдных… Их было здесь столько, что взгляд скоро перестал выделять отдельные предметы из этой массы. Старался фокусироваться на зеркальцах, но среди них не встречалось ни одного похожего на то, черное. Оно смотрелось бы здесь столь же чужим, как и я сам, в своем потертом термокостюме и со щетиной на щеках.

Невольно подумалось о том, сколько бесполезной ерунды производил прежний мир! Индустрия красоты… хм. Сейчас за красавицу сойдет любая женщина младше пятидесяти без ожогов на лице и шее.

Впрочем, нет, лукавлю. Что хорошего останется от жизни, если убрать из нее все бесполезное? Например, коньяк. Или музыку. Или любовь…

— Виктор Андреевич, здоров будь!

Я обернулся и оторопел. Передо мной стоял почтенный наш Павел Петрович собственной персоной, и с ним об руку супруга — белоснежно-пышная Ольга Борисовна. Председатель добродушно улыбался — пожалуй, я удивился бы, будь иначе.

— Здравья желаю, Павел Петрович, — отчеканил я. — Это честь для меня…

— Да ладно тебе! — Он отмахнулся и хлопнул меня по плечу. — Если бы мы к тебе в гости приехали — тогда да. А так — это нам радость и приятность, правда, Оленька?

Оленька не знала, правда ли, но кивнула очень мило, приопустив веки.

— Как жизнь, Виктор Андреич?

Я не был готов к такому дружелюбию, особенно после беседы с несгибаемым капитаном. Как мог, сбивчиво я сообщил, что жизнь у меня довольно неплохо, и намекнул, что неплоха она стараниями Павла Петровича. Он снова отмахнулся, но больше из вежливости. Видно было, что польщен, и было это очень по-человечески.

— Жизнь — она вообще чудесная штука! Верно, Оленька?

— Дар Божий!

— Это точно. Пока живешь — надо радоваться каждому дню.

И ведь что удивительно: по толстым губам его, по лучистым морщинкам в углах глаз, по добродушному брюшку видно было, что и вправду он рад каждому дню жизни! Мне захотелось вспомнить нечто радостное из своей жизни, и вспомнилась Лера, вкусный лейтенантский коньячок и едкое остроумие Шустрого, и я вслух согласился с Председателем, а тот снова хлопнул мое плечо, говоря жестом «так-то!» Тогда я спросил:

— Скажите, Павел Петрович, как по-вашему, зачем все случилось?

— Что случилось? Не понял.

— Ну… девять лет назад… когда случилось.

— А! Что ж за вопросы, Виктор Андреевич! Какая разница — зачем? Раз случилось, значит, кому-то надо было. Но жизнь-то все равно хороша!

— Что ни делается — все к лучшему, — поддакнула Оленька.

— Пожалуй… — очень неуверенно промямлил я.

— Ну а какими судьбами ты? Чем любопытствуешь?

Бесхитростный оптимизм Председателя был мне до смешного симпатичен, не хотелось ничего скрывать. Я описал черное зеркало, которое видел у Леры, и спросил, не знает ли Ольга Борисовна или сам Павел Петрович чего-то подобного. Оба ненадолго задумались, затем Оленька удрученно качнула головой, а Председатель сказал:

— Нет-с, не в курсе. Но ты передай знакомой, если встретишь снова. Как бишь ее, Лера? Так вот, передай, что очень мы бы хотели такое себе в коллекцию! Хороших денег дадим. Правда, Оленька? — Жена, разумеется, кивнула. — Да, и возьми вот, мою визитку. Если что — не стесняйся, звони.

Он протянул мне прозрачный чип, я осторожно взял его, окончательно смутившись.

— Очень благодарен вам, Павел Петрович! Я не смею больше задерживать…

— Да что ты! Приятно было пообщаться. Но коли надо, иди…

И я вышел из музея, совершенно растерянный и обескураженный.

Что ж, хватит размышлений, пора на поиски брата!

На улице, прямо перед подъездом мэрии, обнаружилось такси, фактом своего присутствия поддерживая мое благое намерение. Добротная пармашина — с тремя парами водяных баков, герметичным салоном и киловатным климат-контролем. В такой можно ехать целый день, и температура в салоне не поднимется выше сорока.

Я сел в кабину и нагло заявил:

— Хочу нанять тебя до полуночи.

Усатый таксист с лесистыми бровями флегматично кивнул:

— Идет.

Я добавил:

— Всего маршрута пока еще не знаю.

— Без проблем.

— Десять аспиринов, — совсем уж загнул я.

— Договорились, — согласился таксист.

Сегодня во мне явно проснулся дипломатический талант!

— Тогда начнем с пожарной части на улице Мудрого.

И мы начали.

Я надеялся, что бригадир Степаныч окажется на месте — и он был. О том, что Ник вчера был спасен, а сегодня вновь исчез, он не знал, стало быть, что в пожарке брат не появлялся. Неведение бригадира было мне на руку: сочувствуя моему горю, он старался как мог помочь поискам, и выдал полный список друзей и товарищей Ника по службе, вместе с адресами и номерами. Троих из списка на смене не было. За полтора часа я объехал три адреса и переговорил с ребятами. Никто из них не знал ничего о местонахождении брата. В принципе, особого успеха я и не ожидал — вряд ли Ник стал бы втягивать друзей в недоразумения с дружиной.

Тогда я вернулся на «Забаву», перерыл архивы входящих писем и звонков, нашел номера пары последних Никовых подруг. Позвонил обеим, также без особой надежды на успех — самого Никиту девушки, допустим, приютили бы, но не его новую пассию. Расчет оправдался: брата у них не было.

Вот теперь пришло время подумать. Ник с Лерой не могли спрятаться у кого-либо незнакомого: тот наверняка выдал бы их. Шутка ли — убийца!.. По той же причине не могли они спрятаться и в любом общественном здании — в больнице, раздаточном пункте, на охладилке или паростанции. Ник не стал бы обращаться за помощью к тете Софье или старому Кириллу — наших родственников, пусть и дальних, дружина проверила в первую очередь. И уж точно они не могли податься к Лере на Выселки — из сотни сельчан, знающих девушку в лицо, уж кто-нибудь да сдаст ее.

Однако выжить можно лишь там, где есть энергия. Ведь в помещении без обогрева — та же двадцатиградусная баня, что и на улице. Там не протянешь дольше трех часов. Значит, из сотен домов города беглецам подойдет лишь каждый пятый — отапливаемый. А в отапливаемых домах обязательно кто-нибудь живет…

Следуя этой логике, спрятаться им негде в принципе. Но Ник все же сумел спрятаться, это значит… это значит, он логике не следовал! Значит, они сейчас НЕ в отапливаемом доме. Однако все же в таком месте, где можно выжить. И я знаю как минимум одно такое место!

Я улыбнулся своему озарению, взял нейтрализатор, таблетки и вновь сел в такси. Водитель-флегматик преспокойно дожидался меня. Я собрался с духом и заявил:

— Едем на свалку абсолюта!

— Как скажете, — был ответ.

Если случайно зазеваться и оставить рядом две вещи с разной температурой, между ними возникнет перекос. Холодная вещь будет остывать — чем дальше, тем быстрее. А если вовремя не спохватиться, то вещь остынет ниже нуля, и разогреть ее самым верным способом — ледяной водой — уже не выйдет. Предмет продолжит замерзать, отдавая энергию воздуху, пока не достигнет предела — абсолютного нуля. Получится отморозок — очень хрупкая штуковина, лишенная большинства химических и физических свойств, ни на что не годная. Если уронить ее на пол, раздастся сухой снежный хруст, и вещь разлетится мелкой серебристой пылью.