Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Тут купец жил, Пугачев.

– Слышали.

– А что его, Пугачева, вместе с чадами и домочадцами казнили, тоже слышали?

– Нет. Многих ведь казнили…

– Казнили многих, а избранный он один. Мученическую смерть принял, не по своей, конечно, воле. Только молчат об этом… – хранитель напустил на себя загадочный вид и взял новую баранку.

– Интересно, – подал реплику Арехин.

– Летом восемнадцатого, в середине июля, ночью подъехал грузовик китайцев. Командовал, понятно, наш, уральский. В пять минут похватали Пугачева и всех, кто здесь жил. Похватали и увезли. Больше их никто не видел.

– Так отчего ж вы говорите о мученической смерти? Мало ли, вдруг откупились. Или еще что‑нибудь.

– Никто не видел, – продолжил, как бы не слыша реплики Капелицы, хранитель, – кроме моего племянника Мишки. Мишка до революции служил поваром в трактире «Лондон». И потом немного, после революции. Когда государя к нам привезли, то Мишку определили к нему в повара. На всех, понятно, готовилась еда, не на одного гражданина Романова. Общий был котел, что у императорской семьи, что у охраны. Так вот, нашу охрану, из местных, вскоре сняли, поставили китайцев. Надежней будет, решили. Китаец, он пьет меньше. Оно так, пьет, действительно, меньше. Но курит, говорил Мишка. Зелье китайское вроде дурману, фантазии показывает и в сон клонит. Правда, зелья у них мало было, откуда в Екатеринбурге китайское зелье? И потому китайцы службу несли справно. Только вот кто‑то подбросил китайцам зелья целый фунт, или около того. А начальство, из наших, о том не узнало. Китайцы и накурились все. Накурились и уснули. А проснулись – нет ни императора, ни семьи императорской, ни слуг, что при них оставались, ни доктора семейного, Боткина. Никого. Убежали, значит. Можно было, конечно, войска послать по округе, поднять народ, императора у нас люто не любили, Да побоялись. Не найдут, их же самих, начальство то есть, расстреляют, за то, что проворонили. Искать, понятно, искали, но хитростью. Сказали, что купеческая семья бежала, при себе много золота имеет. Понимали, прослышит народ про золото, землю рыть станет. Глядишь, и поймают императора. О том, что император бежал, понятно, молчок. Мишку даже домой не пускали, да и остальных всех держали за забором. Большой забор был, в два роста. А за ним еще один забор. А – не удержали заборы императора, и слух тоже не удержали.

Не поймали императора, не нашли. Правда, слухов дурных много ходило тогда, да и сейчас ходят, и потому веры особой им не было и нет. И про Ленина слухи, и про Троцкого, а пуще про Распутина, мол, не умер он, еще вернется, ужо тогда туману напустит. Всего не перескажешь, о чем болтали. Оно и выгодно получилось – сказывают в народе, что император бежал, так ведь много что сказывают, вон, что ключ спиртовой открылся во дворе собора, тоже говорили. Чудо явилось, чудо! Народу хлынуло, как на пасху, а никакого колюча нет. Новый слух: за грехи наши опять под землю ключ ушел. Пустое все… Но императора нет, это правда. А здесь как раз и депеша из Москвы – срочно и немедленно расстрелять всех, от императора до горничной. Чем уж горничная Москве не угодила, до сих пор не знаю.

Что делать? И решил один головастый: а давай мы кого‑нибудь другого расстреляем, а скажем – императора! Кто проверять‑то будет? А будут проверять – вот трупы. Сгниют, кто разберет, император или купец. К тому же белые придут, другое, третье, как все повернет – неизвестно. А кого ж другого, где взять? Взяли купца первой гильдии Пугачева с семьей, взяли, и в подвал. Получилось, за императора смерть принял. А чтобы не узнали купца, тела и негашеной известкой обсыпали, и в выработку покидали, и сожгли – по разному говорили. Мишка‑то мой при казни не присутствовал. Просто видел, как Пугачевых в тот подвал отвели, а потом выстрелы слышал. Понятно, Мишке и другим велели говорить, будто казнили императора. А кто скажет иное – тот, стало быть, враг, и с того живьем шкуру сдерут. Один проболтался, не Мишка. И – содрали. Страсть. Под конец он и кричать не мог, только шипел, как гусак. А главное – раз император не нашелся, то в Москве правды не знают. Уверены: приказ выполнен, император мертв. Потом белые пришли, расспрашивали, только кого спросишь? Кто мог сказать хоть что‑то, либо с красными ушел, либо пропал. Мишка вот с красными ушел, а там и пропал. Сейчас думаешь, пропал, а время пройдет, вдруг и вернется. Время‑то какое. Белые целую комиссию затеяли по императорскому расстрелу, да только, видно, не нужен им живой император. И про купца нашего, про Пугачева, они не поверили. И то: если б спасся император, отчего ж он белым‑то не открылся? А народ говорит, оттого и не открылся, что императору что белые, что красные – все чужие. Его ж и арестовали когда? В Ставке, среди своих генералов, которые отдали главнокомандующего ни за понюх табака. Вот он и ушел. Живите, как можете, но без меня, решил.

– И куда же он ушел?

– Да всяко говорили – что воздушный корабль за императором прилетел и в шамбальские горы унес, и что в подземельях дивных Хозяйка их укрыла, и что среди народа император ходит, странником сделался. Но врут, правду говорят, чего не знаю, того не знаю, – хранитель отставил стакан. – Благодарствую за угощение.

– Вам спасибо за рассказ, Павел Петрович. Боюсь только, теперь совсем не уснем. Дух купца Пугачева не даст.

– Даст, – уверил хранитель дома. – Ему главное, чтобы знали истину. А вы ее теперь знаете, – и он ушел, аккуратно прикрыв дверь.

Капелица сразу улегся, глаза закрыл. Показывает, что устал от разговоров, хочет спать.

Однако, непрост хранитель дома, непрост. Священник ли, учитель, но дело знает. Интересная сказка. Ему б в писатели пойти.

А как на самом деле погиб купец Пугачев? Почему императора казнили тайно? Англичане Карла Первого, а французы Людовика Шестнадцатого обезглавили при всем честном народе – чтобы ни сомнений, ни слухов. А тут? Боялись, что народ отобьет? Чушь. Это лет через сто, быть может, начнут вздыхать и охать, а сейчас объяви казнь Романова – и за билеты будут большие деньги платить. Золотом, зерном, керенками, колокольцами…

Арехин погасил свечу – то, что от нее осталось. Понадобится еще. Не им, так другим.

9

– Делайте, что хотите. Берите наган и стреляйте, слова не скажу. Ваша воля. Только я человек маленький, мне приказали – я исполняю. Иначе живо пулю съешь, – извозчик стоял перед Арехиным с понурой головой, но никакого раскаяния в нем не чувствовалось. Ну, дадут раз‑другой по шее, перетерпим. Не впервой. Глядишь, еще и обойдется, орлы мух не клюют.

– Кто же тебе приказал, и что именно приказал? – нарочито спокойным голосом спросил Арехин, а сам, будто невзначай, кобуру расстегнул.

– Приказал известно кто, товарищ Ухтомский. Ты, говорит, как они тебе велят к дому Ипатьева ехать, не прямиком вези, а через Мазюкинов переулок. Я и спросил, а что, мол, если они не велят ехать к Ипатьевскому дому, что тогда. А тогда, ответил товарищ Ухтомский, что хочешь делай, но через Мазюкинов переулок их провези все равно.

Ну, провезти можно, думаю, отчего ж не провезти.

– А про засаду ты знал?

– Откуда ж мне знать? Там и засад‑то никаких сроду не бывает, никто ж там и не ездит, и вообще, дурак я в засады соваться, первого же и кончат.

– А о чем думал, когда вез в этот Мазюкинов переулок?

– Мне должность думать не позволяет. Там девки веселые в конце переулка живут, вдруг вам девок решил показать товарищ Ухтомский? Некоторые любят – баню с дороги, девок… Не знаю.

– Что‑то непохоже, что ждали нас девки.

– Это и я потом понял. Вы убежали, а меня‑то оставили. Ну, чуть проехал, встретили трое. Лошадь под уздцы, мне наган под нос, где московские, спрашивают.

– Кто спрашивает?

– А я знаю? Сейчас всяких развелось, сизовские, припольские, пермяки наезжают… Порядку‑то мало. Где московские – и в рыло. Вон, разукрасили… – извозчик махнул рукой. Смотреть особо было не на что, фонарь под глазом, да губа разбита. – А тут вы стрелять начали. Я и поехал, раз так. Им‑то до меня дела никакого. Сначала по Мазюкинову переулку, потом по второй фабричной, за ней Крюкова дорога…