Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Значит, и вы и я здесь по служебной надобности. Выполняем приказ. Дали бы другой приказ – были бы в другом месте, – заключил Капелица.

– Еще блат от товарища Троцкого, иначе нас бы просто не пустили в этот вагон.

Капелица вздохнул. Наверное, жалеет, что пустили.

– Следующий товарищ Розенвальд. Он представляет германскую промышленность, которая не прочь на паритетных началах дать новую жизнь уральским заводам, а, быть может, и построить то, чего у нас либо нет, либо мало. А у нас мало всего. Поэтому камрад Розенвальд имеет очень серьезный мандат, подписанный лично товарищем Лениным, и вообще лицо важное и безупречное.

– Он немец? – удивился Капелица.

– Сейчас все немцы. Впрочем, кажется у Розенвальда немцем был отец. Во всяком случае, присутствие среди нас камрада Розенвальда выглядит вполне обоснованным.

– Остаются товарищи Финнеган и Джолли Рэд.

– Ирландские патриоты, ведущие агитацию среди английских рабочих. Они приехали в Россию ознакомиться с успехами революции, чтобы затем с утроенной энергией обрушиться на проклятых английских капиталистов. Так дословно сказал комтоварищ Финнеган.

– Что ж, сказал крепко, по‑пролетарски.

– Правда, объяснить, чем привлек ирландских борцов против британского империализма именно Урал, комтоварищ Финнеган не смог. Все говорил о солидарности трудящихся, о горняках, о стачках.

– Вдруг для него этого достаточно.

– Именно, что вдруг. Занесла нелегкая ирландцев на Урал…

– Если бы только ирландцев… – вздохнул Капелица.

– Жалеете, что поехали?

– Не знаю. Сейчас опять подумалось, что чушь это все, бредни – отрицательное тяготение. Шарлатанство чистой воды. Рагозинцев – человек увлекающийся, я знал его по университету. Он все гигантскую пушку проектировал, с полетом снаряда в стратосфере.

– Разве это шарлатанство? Немецкие орудия «Колоссаль» вполне реально обстреливали Париж с дистанции в сто верст.

– Это верно, только Рагозинцев предлагал делать ствол из волокнистого углерода. Нет, теоретически это, быть может, и осуществимо. Но не в этой жизни.

– Полет фантазии… Я слышал, для ученого это простительно.

Капелица скорчил гримасу – темно ведь, а то, что Арехин никталоп, Петр Леонидович не знает.

– Этот полет фантазии обошелся казне в сто сорок тысяч рублей. Взамен казна получила макет один к двадцати, выполненный из дерева.

– Так отчего вы едете? Дали бы заключение – шарлатанство, только и всего.

– А вдруг – нет? Рагозинцев те деньги ведь не прогулял, а потратил на исследования отрицательного притяжения. В конце концов, от моей поездке казне убытка нет. И если вы считаете, что ядовитая конфета предназначалась командарму, вернее, командующему фронтом, то почему не пойти далее?

Скачок мыслей от стоимости поездке к ядовитой конфете Арехина удивил, но не изумил. Ученые люди мыслят нетривиально. Почти как шахматисты.

– Давайте пойдем. Куда?

– Коробка конфет досталась нашему любезному Михаилу Николаевичу случайно. А вообще‑то ее прислали товарищу Ленину. Быть может, товарищ Ленин и был целью неизвестного отравителя? А бедную Джолли Рэд задело рикошетом. При всех покушениях на Столыпина, говорят, погибло человек пятьдесят. А Ленин – фигура несравненно более крупная. Давайте спать.

Арехин и сам чувствовал – пора.

4

Улицы Екатеринбурга отличались и от московских, и от петроградских не сколько шириной, сколько людьми. Лица донельзя сосредоточенные, суровые, серьезные. Если москвичка взглянет – рублем одарит, то местные девицы и дамы, скорее, обухом по темечку. А пролетариат мужского пола всем своим видом внушал: «Зря ты сюда приехал, господин хороший. Ой, зря».

Арехин шел неспешно, сзади в плохонькой пролетке ехал Капелица. С утра его знобило, болела голова. Простыл. Или инфлюэнция? Что за радость болеть в чужом городе? Но ведь не выберешь, где, когда и чем болеть.

С жильем устроились быстро – в губкоме дали ордер на комнату в особняке купца Пугачева на Златоустовской улице. Ордер – это по нашему, по‑революционному. А где еще останавливаться? Гостиницы забиты сверху донизу, да и не гостиницы они теперь, а нечто, словами неописуемое. Американская гостиница, где некогда останавливался Чехов, отдана под венерический госпиталь. Это, бесспорно, благородно и необходимо – исцелять красноармейцев от гонореи, или как сказали в губкоме, от перелойной болезни, но ведь и у здоровых людей есть потребности. Ничего, успокоили в губкоме, плюньте на гостиницы, берите комнату и живите, сколько нужно. Если хотите – можете две комнаты взять, да хоть целый дом. Он пустует, только один человек живет, а больше никого. В этом доме Дом Уральских Талантов устраивать будут, но не сейчас, а чуть погодя, после полной победы мировой революции, и потому живите, без стеснения. Вы надолго? Пайком мы обеспечим, по первой категории, само собой. Чем богаты. Вот от нас мандат, товарищи.

На одолженной пролетке они доехали до Губчека. Что? Инженера Рагозинцева мы не трогаем. Раз он для революции полезный, то пусть живет, тем более, что лично товарищ Дзержинский тоже распорядился. Но за ним приглядывают, тоже согласно товарищу Дзержинскому. На заводе делай что хочешь, а за проходную ни шагу. Нет, завод не то, чтобы совсем стоит. Шевелится помаленьку. Народу много мобилизованного, ну и побито тож, иные ведь против красной власти сражались, позор пролетариата, а не рабочие. Да нет, не мы, что мы. Это еще в девятнадцатом. Мы, конечно, тоже не зря паек получаем. Вам паек назначили? Это ничего, это даже хорошо. Самогон у нас есть, нужен? Ага, понадобится – приходите, мы каждый день реквизируем. Ну, и если что другое, обращайтесь, патроны вдруг кончатся, закопать кого потребуется, или просто постращать. Сами умеете? Ну, понятно, Москва бьет с носка. Вот вам от нас мандат, товарищи. Нет, без самогона никак, сейчас нет охоты, а ночью вдруг придет? Берите‑берите.

Он и взял полуштоф. Ведь действительно может понадобиться. Даже наверное понадобится. Водку они, конечно, оставили в купе. Кому‑то радость!

Дом купца Пугачева, будущий Дом Талантов, как объяснили в губкоме, располагался в трех кварталах от Свято‑Троицкого собора. И от святости недалеко, и колокольный звон с ног не валит. Сейчас‑то не звонят, понятное дело, а вот прежде…

Сам собор был виден издалека. Смотри и иди, если зрячий. А нет – спроси улицу.

– Приехали, – объявил извозчик. – Он самый дом и есть.

Капелица постарался соскочить бодро, но не получилось – пошатнулся, и Арехин придержал его, чтобы не упал.

– Потерпите, сейчас устроимся, отлежитесь…

– Я ничего, голова только закружилась, – сказал Капелица.

Вдвоем они пошли к дому. Два этажа, первый каменный, второй деревянный, но не уступит каменному. А тротуар у дома гранитный. Сразу видно, крепкие люди живут. Вернее, жили.

Кнопка звонка была срезана, только проводочек остался. Пришлось стучать, еще и еще. Вот будет незадача, если никого нет. А то и есть, да не открывают. У малолюдья свои недостатки.

Однако ж обошлось. За дверью послышались шаги, и настороженный голос спросил:

– Что нужно?

– Ордер губкома, откройте, – излишние слова порой вредят, равно как и вежливость. Пережитки.

Открыли быстро.

– Какой ордер? – спросил безнадежно хранитель дома, так определил человека Арехин. Лет сорок, но борода добавляла добрый десяток. А пальцы правой руки – второй и третий – в чернилах. Пишет что‑то, и много пишет.

– Обыкновенный, на бумажке, смотрите, – он дал хранителю ордер, а сам вернулся и взял из пролетки два чемоданчика, свой и Петра Леонидовича. Невелики чемоданчики, революционные, носильщиков нет, бань нет, прачечных нет, мыла нет…

– Куда нас поместите? – спросил он у хранителя.

– Найдем куда, – хранитель, видно, решил, что могло быть и хуже, а два человека с чемоданчиками – ничего, да и не заживутся они здесь, эти два человека, так и в ордере написано – временные жильцы. – Проходите.