Джозеф Финдер - Дьявольская сила
— Ну вот видишь. Так вот скажи, где в Канаде находился дом твоей бабушки?
Она снова помотала головой:
— Боже мой, Бен, да мне всего-то было четыре года. И мы там были только одно лето. В сущности, я ничего и не помню про то место.
— Припомни как следует, — настаивал я.
— Не могу! Ну чего мне припоминать? Не знаю я, где то место, да и все тут! Где-то во французской Канаде, может, в Квебеке. Господи Боже мой! — Приложив руки к ее щекам, я поднял ее голову и прямо посмотрел в глаза. — Чего ты хочешь? Отпусти меня, Бен!
— Постарайся припомнить!
— Постарайся… легко сказать… эй, мы же договаривались. Ты же обещал… клялся мне… что не будешь больше читать мои мысли.
«…трем… трембл… тремблинг?» — услышал я голос мыслей Молли. Они звучали как-то отрывисто, доносилось не то слово, не то звук.
— Так что же, тремблинг, значит? Дрожать то есть?
Она недоуменно взглянула на меня.
— Да нет, откуда ты взял? Что ты…
— Трембл. Тремблинг.
— Что ты решил…
— Думай, припоминай! Дрожать… тремблинг, трембл, трем…
— О чем это ты говоришь?
— Сам не знаю, — резко бросил я. — Хотя нет, знаю. Да, я знаю! Я услышал… услышал голос твоих подспудных мыслей…
Молли пристально глянула мне в глаза, сначала дерзким вызывающим взглядом, а потом смущенным и недоуменным, а затем, помолчав немного, сказала:
— Но я ведь ни о чем не думала…
— Постарайся припомнить. Напрягись, думай. Тремблинг. Трембли? Канада. Твоя бабушка. Трембли или что-то похожее. Как звали бабушку?
Она лишь мотнула головой.
— Бабушку звали Эл. Элин. А дедушку Фредерик. У нас в семье Тремблеев не было.
Я лишь вздохнул разочарованно.
— Ну ладно. Трем. Канада. Тремблинг. Канада…
«…Тромблон», — опять послышался голос ее мысли.
— Ну вот уже кое-что есть, — заметил я. — Ты начинаешь припоминать или, может, напевать про себя… бредут какие-то мысли, проскакивает какое-то имя, что-то такое, что сохранилось в подсознании, а само сознание пока выразить не может.
— А что ты хочешь?..
В нетерпении я перебил Молли:
— А что значит «тромблон»?
— Чего, чего? Ой, Боже мой… Трамблан. Озеро Трамблан!
— Где?
— Да дом же стоял на берегу озера в провинции Квебек. Я все вспомнила! Озеро Трамблан. У подножия большой живописной горы Трамблан. Бабушкин дом был на озере Трамблан. Как же это я догадалась?!
— Да это название сохранялось у тебя в памяти, но находилось глубоко в подсознании, просто дремало. Возможно, когда ты была маленькая, слышала это название десятки раз, и оно отложилось у тебя в памяти.
— Ты думаешь, это название имеет важное значение?
— Не только важное, но решающее. Думаю, что твой отец неспроста оставил эту фотографию места, которое никто узнать не может, только ты. Места, которое теперь, вероятно, и не существует. Так что если кто-то другой добрался бы до этого ящика, то уперся бы в глухую стену. Ну самое большее, что он мог бы сделать, опознать на фотокарточке тебя с родителями, а дальше тупик.
— Да я и сама, считай, в тупике.
— Мне кажется, отец рассчитывал на твою память, что ты все вспомнишь. Этот сигнал обращен к тебе. Я вполне в этом уверен. Отец оставил это тебе, чтобы ты разыскала место.
— А дальше?
— А дальше — поехала бы туда.
— Думаешь, что там… лежат документы?
— Если бы они вдруг оказались там, я бы не очень-то удивился, — и с этими словами я поднялся, одернув пиджак и брюки.
— Что ты намерен делать?
— Не хочу терять ни минуты.
— Куда? Куда мы еще поедем?
— Ты останешься здесь, — сказал я, оглядевшись вокруг.
— Думаешь, я здесь в безопасности?
— Я скажу управляющему банком, что нам нужна эта комната до конца рабочего дня. Никто сюда не войдет. Если нужно заплатить за право пользоваться комнатой, заплатим. Запертая комната внутри банковского хранилища — разве найдется более безопасное место хотя бы на короткое время? — заверил я Молли и повернулся, чтобы уйти.
— Куда ты направляешься? — встревожилась она.
Ничего не ответив, я взял обрывок конверта.
— Подожди, Бен. Мне нужен телефон. Телефон и факсимильный аппарат.
— Для чего?
— Распорядись, Бен.
Я лишь удивленно посмотрел на нее, согласно кивнул и вышел из комнаты.
Лебяжья улица — это маленькая тихая улочка, расположенная в нескольких кварталах от того места, где не так давно был огромный Центральный парижский рынок, названный Эмилем Золя «чревом Парижа». В конце 60-х годов рынок и окрестные старые кварталы снесли, а на их месте возвели внушительные, прямо-таки гигантских размеров, безвкусные здания в стиле модерн, в том числе торговый центр Форум дез Алль, Центр современного искусства имени Жоржа Помпиду, художественные галереи и рестораны и самую большую в мире подземную станцию метро.
Дом под номером 7 оказался ветхим жилым зданием, построенным в конце прошлого века, с низенькими потолками, темный и затхлый внутри. Дверь в квартиру 23 на втором этаже была обита толстыми расколовшимися досками, некогда ее выкрасили белой краской, а теперь она стала совершенно серой от пыли и грязи.
Еще на первом этаже я услышал, как из квартиры доносится хриплый угрожающий лай крупной собаки. Подойдя к двери, я постучал.
Время шло, собачий лай становился все более злобным и настойчивым, наконец послышались медленно приближающиеся шаркающие шаги, непонятно чьи — мужчины или женщины, звякнула металлическая цепочка, которая, как я понял, блокировала внутренний запор.
Дверь медленно распахнулась.
Все промелькнуло в какую-то долю секунды, как в фильме ужасов, — шаркающие шаги, дребезжание цепочки и лицо существа, показавшееся в темном проеме открывшейся двери.
Это была жалкая старуха, одетая словно нищенка, ее длинные седые давно нечесанные волосы свисали космами. На лицо ее было жутко смотреть — какая-то смесь следов былых пороков, болячек и опухолей, окружающих пару приветливых добрых глаз, и маленький, перекошенный, деформированный рот.
Я стоял, остолбенев, и молчал. Да имей я что сказать, все равно не знал ни ее имени, вообще ничего, в кармане лежал только обрывок конверта с адресом. Шагнув вперед, я молча протянул ей этот обрывок. Где-то впереди, в глубине квартиры, выл и лаял здоровенный пес.
Тоже не говоря ни слова, старуха, прищурившись, посмотрела на конверт, повернулась кругом и поплелась внутрь.
Спустя несколько секунд из комнаты вышел пожилой мужчина. Легко догадаться, что раньше он был крепышом, даже довольно сильным, а грубые седые волосы в молодости были цвета воронова крыла. Теперь же передо мной стоял почти старик, заметно хромающий, а длинный тонкий шрам на щеке около скулы, бывший когда-то воспаленно-красным, теперь стал бледным, почти белым. Пятнадцать минувших лет состарили его почти до неузнаваемости.
