Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке
— Да, Вовка… Похоже, влипли мы с тобой. Точнее, это наши мальчишки влипли, а нам теперь… Эх! И ведь никто не поможет.
— А Сальваторы?
— На них-то я и надеюсь. Там обещали встретить, но… у нас ведь с ними односторонняя связь. Конспираторы, блин! — Стас резко застегнул сумку с вещами и сломал молнию. — Этого еще не хватало…
— Возьмешь мою — что за проблема?
— Спасибо, Вовик… — он принялся вытаскивать из раненой сумки вещи и раскладывать их на своей кровати.
На вокзал прибыли, как обычно, минуты за две до отхода поезда. К счастью, он отправлялся с ближайшего перрона.
— Ну, давай прощаться.
— Удачи тебе. И держи связь. Мобильник зарядил?
— Да, все в порядке, — Стас похлопал по «кобуре» с мобильным телефоном.
Вовка обнял Стаса за плечи и вдруг рявкнул на весь вокзал: «Нюхи!!!» Пассажиры и провожающие заоглядывались, а Стас рассмеялся и полез в вагон.
Когда поезд тронулся, Стас, как обещал, высунулся из окна. Правда, платочка у него в руках не было. Вовка помахал улыбающемуся Стасу, резко развернулся и пошел прочь с вокзала. Время поджимало, а улицу Мастроянни, на которой ему была назначена встреча, необходимо было еще найти.
Эта часть города была более современной, со множеством магазинов и кафе.
У тротуара стоял черный «Форд» с тонированными стеклами. Когда Вовка подошел ближе, дверца приглашающе открылась. Вовка сел на место рядом с водителем. За рулем сидела Анна Джильоли.
Она долго сидела, не поворачивая головы, и Вовка хорошо запомнил ее профиль — классический античный, без изъяна. Прическа короткая, совсем не такая, как тогда, на концерте, — на глаза спускается небольшая челочка-метелочка. Само воплощение современной, чуть вульгарной женственности.
— Вы хотели меня видеть? — спросила Анна по-английски. — Зачем?
У Вовки бешено колотилось сердце, словно пытаясь проскочить между ребрами и выпрыгнуть из грудной клетки. Надо было решиться. Причем сейчас был как раз тот случай, когда юлить и заходить издалека бесполезно. И он выпалил:
— Скажите, синьора Анна, почему вы убили Антонио Виральдини?
Анна молчала минуту или больше, и ничто не менялось в это время на ее лице. Вовка жадно вглядывался в неподвижный, словно высеченный из мрамора профиль — совершенный и прекрасный. Анна вдруг расхохоталась, запрокинув голову назад, и так же внезапно остановилась.
— Извините мой смех, — сказала она, поворачиваясь к Вовке. — Просто я подумала, неужели я выгляжу на триста с лишним лет?
Вовка смутился, сбитый с толку. Анне в самом деле можно было дать не больше двадцати пяти. Какая времяупорная дамочка! Да уж, вид у нее, следует заметить, вполне товарный. Но говорить комплименты, пусть и заслуженные, не хотелось — в конце концов не за этим он сюда пришел.
— Стойкий оловянный солдатик, — произнесла Анна, вглядываясь в него с непонятной улыбкой — то ли одобрительной, то ли сожалеющей. — Мне нравятся такие мальчики — талантливые, упрямые… В вас есть внутренний стержень, Володья, и если вы поставите себе цель, то обязательно ее достигнете.
Вовка смешался еще больше. Весь намеченный план беседы летел к чертям. Очень трудно было сопротивляться обаянию этой женщины. Коварной женщины, напомнил себе Вовка, не забывай этого! А с чего это ты взял? Может быть, у тебя есть доказательства? То-то же. Все, что ты про нее напридумывал за последние дни, возможно, всего лишь плод твоего небедного воображения… Но-но, не расслабляться! — строго скомандовал он себе. Анна, похоже, читала его мысли.
— Не бойтесь меня, Володья. Я не причиню вам вреда, если только вы сами не наделаете глупостей. Вся моя беда в том, что мужчины из-за меня начинают делать глупости…
— И он не был исключением? Я никак не мог понять, как это Виральдини, дав обет, целибата мог его нарушить, отказаться от всего ради вас. Ведь он предал дело, которому служил, — вырвалось у Вовки, помимо воли. — Теперь я, кажется, понимаю…
— Если хотите, я расскажу вам… У вас ведь диктофон включен? Выключите, пожалуйста. Вот так… — и пока побагровевший от смущения Вовка рылся в кармане, Анна, напевая что-то на французском, включила зажигание и направила машину к выезду из города. Только теперь Вовка заметил, что рычаг переключения скоростей стилизован в форме фаллоса и чуть было не присвистнул от удивления.
— Вы умница, Володья. Вы очень многое узнали, а главное, сделали правильные выводы. Из непосвященных только один человек зашел еще дальше вас…
— Харченко?
— Да. Покойный Харченко, — сказала Анна, сделав легкий акцент на слове «покойный». — Бедняга Алекс… Не знаю, какое из его чувств ко мне было сильнее — страх или ненависть.
— Но разве он в то же время не восхищался вами?
Анна покачала головой, и челочка-метелочка качнулась в такт.
— Он, как и вы, видел во мне только источник всех несчастий Виральдини. В одном вы ошиблись, Володья: Антонио не был предателем. Он… как бы вам объяснить… он стал выше этого. Так, поднявшись на вышку, видишь оттуда привычные вещи совсем в ином ракурсе — то, что представлялось важным, оказывается мелочным и суетным, зато вдалеке открываются такие горизонты, о которых раньше и не помышлял.
«Знаем мы эти горизонты, — подумал Вовка скептически. — Однако хорошенькая вышка… Нет, я бы на нее не полез — костей потом не соберешь».
— И вы напрасно ухмыляетесь, Володья. Виральдини всего лишь понял одну простую истину — вся наша жизнь является только подготовкой к смерти. Прелюдией к той грандиозной фуге, которая начнется ТАМ, за гранью сущего, но которой не услышит никто из живых. Задумайтесь об этом на минуту, и вы поймете, как, простите, пуста и, по сути, ничтожна ваша жизнь. И чтобы не потерять почвы под ногами, вы постараетесь побыстрее забыть об этом и вновь закружиться в ваших мелких будничных делах. Может быть, это покажется вам странным, но он был счастлив! Да, да! Он мучился, сомневался, страдал, но, не страдая, разве возможно оценить всю остроту счастья и любви? В науке любви, Володья, знак равенства не используется. Любовь преображает и преобразует — и это не пустые слова! Вот только не стоит обгонять в своих чувствах и эмоциях партнера, если не уверен в его взаимности.
— Почему? — спросил Вовка.
Анна усмехнулась и прибавила скорости.
— Кто-то сказал, что любовь — это способность разбиться вдребезги на обгоне.
— Этот «кто-то» лично вам это сказал? — попробовал съязвить Вовка, вдавливаясь в кресло.
— Возможно… А я пыталась донести это до Антонио. Кем бы он был, не пройдя через горнило любви? Одним из многих, ныне забытых музыкантов-ремесленников… Разве появились бы на свет «Ликующая Руфь» или «Орфей»?
