Константин Соловьёв - "Нантская история"
История закончилась. Я почувствовала себя последним зрителем в просторном, пахнущем краской и лежалым тряпьем зале, перед лицом которого сомкнулись тяжелые шторы. История закончилась. Только и всего.
В этом городе каждый день случается много историй. Смешных, нелепых, жалких, забавных, жестоких. Иногда мы видим их разрозненные кусочки, иногда сами участвуем в них. Много ролей, много актов, много зрителей. Кто-то пришел, кто-то ушел. Акт закончился, акт начался. «Все хорошо», — сказал отец Гидеон перед тем, как уйти.
Ведь у некоторых историй немного печальный конец.
В носу защипало самым отвратительным образом. Но я не заплакала. Что-то пережало слезные протоки. Наверно, сейчас стоило бы немного поплакать. По-детски, позорно хлюпая носом, опустив голову чтобы весь мир не видел этих слез. Этот мир сожрет еще миллионы жизней, и ему не достанутся мои слезы. Альберка не плачет. Она достаточно сильна чтобы остаться самой собой до конца. Пусть этого конца не придется уже долго ждать.
— Поворачивай домой, Клаудо, — сказала я, и голос мой немного дрогнул, — Нам пора. Если поспешим, успеем домой до рассвета. И Бальдульф не рассердится. Он сойдет с ума, если узнает, что мы сбежали.
Домой. К теплому огню, сердитому, но добродушному Бальдульфу, вину, привычной кровати. Если времени осталось мало, лучше провести его с толком. Домой. Даже если суждено провести там всего несколько часов. Плакать расхотелось. Слез внутри не было. И ничего внутри не было, только пустое выжженное пространство.
Домой.
Выстрел прозвучал так внезапно, что я не удержалась от вскрика. Громкий хлопок, раздавшийся где-то за стеной.
Дьявол. Они же не могли. Не могли вот так взять и…
— Выродки! — закричала я, хоть знала, что никто меня не услышит. Точно отвечая мне, утробно загудело пламя в камине. Тоскливо, как голоса грешников в крохотном, чадящим жаром, аду.
У некоторых историй немного печальный конец — так он сказал. Наверно, даже его этот конец застал врасплох. Но так и бывает. Они просто не стали тянуть. Вполне понятно. Зачем рисковать лишний раз. Все верно. Так и должно быть. Только так.
Мыслей было слишком много, и прикосновение каждой из них было похоже на прикосновение отточенной бритвы.
Просто у некоторых историй…
— Вперед… — прошептала я Клаудо, — В ту дверь… Я хочу… должна увидеть его.
Это было настоящей глупостью, не первой, которой я совершила, но, может, и не последней, если мне суждено прожить хотя бы до рассвета. Мне просто надо было увидеть это. Чтобы понять, что все действительно кончилось. Убедиться. Одна маленькая последняя глупость.
Клаудо медленно подвел Инцитата к двери, за которую удалились отец Гидеон со своим спутником и, повинуясь моему приказу, отворил ее. Мне надо было просто увидеть в последний раз лицо отца Гидеона. Наверно, это будет тяжело. Лицо, с которого уже стерты все чувства, все мысли, просто мертвая бледная плоть с неуместно блестящими стеклами очков. Есть вещи, которые надо увидеть, прежде чем уйти. Чтоб избавиться от призраков.
Сперва я увидела его ногу, потом все остальное. Он лежал неподалеку от двери и казался более худым, чем при жизни. Как если бы его душа, покинувшая остывающее тело, прихватила с собой и несколько ливров веса. Одна нога была выпрямлена, другая согнута в колене. Он лежал лицом вниз, и из-под того места, где должно было быть его лицо, растекалось что-то густое, черное, липкое. Я уставилась непослушным взглядом на эту лужу, и, кажется, глаза мои в этот миг тоже парализовало. Я могла видеть только ее. Неровные контуры, меняющиеся с каждой секундой. Непроглядная черно-багровая поверхность. Она была не однородна — в ней виднелись молочно-белые осколки кости, неровные, как глиняные черепки разбитого кувшина. И еще что-то серое. Острый запах свежей крови скрутил спазмом желудок, и вино в нем заклокотало. Меня не вырвало только потому, что рядом с быстро распространяющейся черной лужей я вдруг увидела еще что-то черное, из старой потрескавшейся кожи, возвышающееся… Ботинок. Я подняла глаза.
— Отец Гидеон! — собственный крик едва не лишил меня сознания, резанул изнутри череп, и весь окружающий мир подернулся красным, — Дьявол вас разрази! Ах вы паскудный сукин сын! Рыба безмозглая! Сатана распроклятая! Да чтоб вас в аду черти на четыреста лоскутов разодрали! Каша вместо мозгов! Да как у вас совести хватило?.. У меня чуть сердце не выскочило! Изверг проклятый! Полено дубовое! Иуда!
Кажется, я вспомнила все любимые словечки Бальдульфа, и не забыла про латынь. Минутой назад слов во мне не было вовсе, теперь язык едва справлялся с их потоком, обрушивая на седовласую голову отца Гидеона такой поток базарных словечек, портовых прозвищ и уличных выражений, что под конец даже он не выдержал — покраснел.
— Ах, Альберка-Альберка… — он смущенно улыбнулся, — Грех употреблять бранные слова.
— Грех был бы задрать вашу рясу да отхлестать по сановной заднице добрым ремнем! — буркнула я, — И вам повезло, что я не могу воплотить это в полной мере! Так вы живы, так меня перетак! Потому что если вы вдруг воскресли, то, мне кажется, вас ждет недурной карьерный взлет…
— Вполне жив, — согласился он, — Жаль, ему так не повезло…
Только сейчас, когда удары сердца перестали оглушать меня, и мысли сделались хоть отчасти управляемыми, я поняла, что на лежащем вовсе не черная сутана, как показалось мне сперва, а обычный плащ.
— Вы… Вы его…
— Нет, разумеется нет. Я не могу взять в руки оружия.
— Значит, его настигла Божья кара? Тогда у Господа недурной прицел для его возраста…
Пистолет лежал рядом с рукой распростертого человека. Маленький черный аппарат, неказистый и простой на вид. Ствол его уже не дымился, но я подумала, что если прикоснуться к нему, сталь будет еще горячей на ощупь.
— Он застрелился?
— Да. Полагаю, теперь он попадет ад, как и все его подчиненные до него.
— Ого, — пробормотала я уважительно, — Я уважаю вас все больше, отче. Вы меня в свое время чуть до смерти не заговорили, а у этого парня, видать, кишка послабее была… Я была уверенна, что он пристрелил вас. Тысяча распоследних чертей, как это у вас вышло?
Отец Гидеон выглядел уставшим. Наверно, израсходовал все силы, позволявшие ему выглядеть молодо, и теперь узловатые вены на висках стали видны мне, как и глубокие морщины. Но глаза остались прежними.
— Я сказал ему правду.
— Я слышала, что правда может ранить. Видимо, это не просто фигура речи… Черт возьми, ваша правда расколола его голову как орех! Но что именно вы ему сказали?
— Что всего его люди снаружи мертвы. Кстати, я должен поблагодарить вас, Альберка. Своим разговором вы очень помогли мне. Вы затянули время, а именно оно нам и требовалось.
