Константин Соловьёв - "Нантская история"
Отец Гидеон молчал, глядя в пол. Поэтому вместо него опять заговорила я:
— Какая сделка?
— Вы должны были знать, коль уж оказались здесь и сейчас. Человек, которого я представляю, предложил эту сделку, и отец Гидеон дал понять, что он принимает условия.
— Если мы согласимся…
— Отец Гидеон уходит со мной, — сказал человек у камина. Его лицо, озаряемое алым отсветом огня, выглядело безумно раскрашенной живой маской. Острые тени скользили по нему, — Вот и все.
— Что с ним будет?
— Это неважно. И это не должно вас интересовать.
— Вы убьете его?
Еще одно пожатие плечами.
— Я слуга. Я выполняю поручения. Мне неизвестно, сколько он будет жить.
Следующий вопрос вырвался сам собой, как спугнутое насекомое, выскочившее изо рта.
— А мы?
Человек посмотрел на меня. В этом взгляде было только равнодушие, и ничего кроме него. Может, поэтому меня пробрало холодом от него. Это был не убийца, это сама смерть сидела, протянув руки к огню, и задумчиво смотрела на пламя. В нем не было хищной грациозности Ламберта или опасной неуклюжести Бальдульфа, но каким-то чувством я поняла, если он шевельнется по-настоящему, это будет последним, что я увижу. Такого человека нельзя злить. Но он и не собирался злиться. В его голосе было нечто такое, что позволяло предположить, что он давно разучился злиться, если прежде и умел. Для таких людей злость давно перестала быть необходимой.
— Вы исчезнете, — сказал он, — Вы трое и сервус. Так надо.
Он сказал это настолько просто и спокойно, что я не испугалась. Просто не получилось.
— Вы убьете их? — спросил отец Гидеон тихо.
Человек у камина кивнул.
— Да. Это необходимое условие, и вы приняли его, явившись сюда. Ваша жизнь — в обмен на быструю безболезненную смерть ваших подельников. Все просто.
Он был прав. Все очень просто.
— Я тоже пойду! — сказала я, вскидывая голову, — Вам придется взять и меня. Но оставьте жизни Бальдульфу и капитану Ламберту.
Человек рассмеялся. От его смеха вздрогнул даже отец Гидеон. Жуткий это был смех. Как треск раздавленных подковами костей.
— Вероятно, вам кажется, что вы попали на рынок. Разве я похож на торговца? Вы не нужны мне, Альберка. Вы не имеете ценности. Вы просто калека, запутавшаяся в эту историю. И заплатившая за это головой. Ваша жизнь не требуется… человеку, которого я представляю. Своим поступком отец Гидеон купил всем вам безболезненную смерть, и на вашем месте я был бы ему благодарен.
— Бальдульф и Ламберт не представляют для вас опасности! Только я!
— Вы умрете все трое. Может быть, не в один день. Но быстро. Вы трое. Уговор будет соблюден. Условия выполнены.
— Я сама предлагаю вам свою жизнь. Я хочу заключить сделку.
— Это не рынок. Я не торговец. Я выполняю приказы. Боже, до чего сырая ночь… — человек вдруг поднялся, — Я думаю, мы закончили. Отец Гидеон, вы готовы выполнить то, зачем явились сюда?
Я с трудом подавила испуганный вскрик. Точно перед мной встрепенулась и распростерла крылья огромная хищная птица. Мне даже показалось, что я ощущаю запах падали, исходящий от нее. Длинный плащ облегал высокую узкую фигуру от шеи до пят. И несмотря на то, что под ним по всем признакам должно было скрываться вполне человеческое тело, меня опять бросило в дрожь. Мне захотелось чтоб рядом оказался Ламберт — непобедимый рыцарь в сверкающих доспехах и своим огромным мечом размером со взрослого человека. Ламберт мог бы помочь сейчас.
«Не мог бы, — сказал внутренний голос, упрямый и злой, — Ни он, ни десяток рыцарей. Ты знаешь, с чем ты связалась в этот раз. Это сам дьявол. С ним нельзя сразиться, нельзя победить. Сталь его не возьмет. Ты можешь только наблюдать, как он уходит, прихватив с собой твою душу».
— Я… готов, — сказал отец Гидеон неожиданно твердо, и выступил вперед, — Я пойду с вами, как обещал.
— А я?
— Вы останетесь здесь, — сказал человек, оправляя плащ, — Вы умрете не сейчас и не здесь. Но тоже скоро. Это уже неважно.
— Ну уж нет! — злость вспыхнула во мне жарче, чем пламя в камине, даже опалило на мгновенье изнутри, — Так не выйдет! Я расторгаю этот договор! Вы не заберете его так просто!
— Кажется, вы не вполне понимаете ситуацию, — человек скупо улыбнулся. У него было тощее лицо, обтянутое кожей, невыразительные, полуприкрытые веками глаза и острый подбородок. Все-таки в его внешности было что-то от старого грифа-стервятника. Который даже когти в свою жертву вонзает с рожденным годами равнодушием. Или не годами, а веками… — Мы с отцом Гидеоном уходим. Вы остаетесь. И договор уже соблюден, даже если вы решите передумать. Сопротивление будет глупо и бесполезно.
— Вашу тощую шею уж мы точно свернем! — в запале воскликнула я. Если бы я только могла шевельнуться… Я даже представила, как мои руки смыкаются на его остром дергающемся кадыке.
— Очень смело с вашей стороны, Альберка, — он коротко улыбнулся и пригладил свои бесцветные волосы, торчащие, словно перья, — Но я предполагал, что вы немногим умнее. Этот дом окружен. Здесь две дюжины моих людей. Даже если бы вы явились в сопровождении сотни вооруженных бойцов, это не могло бы ничего изменить. Время выходит. Отец Гидеон, пойдемте.
— Иду, — сказал священник.
Он подошел к человеку, похожему на грифа, бесстрашно и даже с достоинством, как будто восходил к амвону перед паствой.
— Святой отец… — прошептала я.
Он обернулся и улыбнулся мне. Очки знакомо сверкнули своими лунными окружностями.
— Все в порядке, Альберка. Все хорошо. Мы сейчас спасли многих людей, очень многих. Пусть это закончилось не так, как мы ожидали… У некоторых историй немного печальный конец. И исправить этого мы никак не можем. Наша история закончится так. Это не страшно. Это…
— Поспешим, — сказал человек в плаще, — Скоро рассвет.
Отец Гидеон хотел сказать еще что-то, но не смог, лишь беспомощно улыбнулся мне.
— Господь вспомнит вас в своей милости, — сказал он на прощанье, — И не оставит вас. Вы с честью прошли свой путь. Прощайте, Альберка. Я буду молиться за вас.
— На другой стороне есть потайной выход. Через час мы будем на месте. Следуйте за мной.
Не обращая внимания на меня, человек в плаще пересек комнату длинными гибкими шагами и открыл другую дверь. Отец Гидеон последовал за ним. А мы так и остались — я, Инцитат и Клаудо. Я смотрела, как уходит священник в черной сутане, и смотрела вслед ему до тех пор, пока за ним не захлопнулась тяжелая дверь.
История закончилась. Я почувствовала себя последним зрителем в просторном, пахнущем краской и лежалым тряпьем зале, перед лицом которого сомкнулись тяжелые шторы. История закончилась. Только и всего.
