Максим Михайлов - Плач серого неба
— Ага… — Оказалось, что Ларру рассказ алхимика миновал, и она провела несколько мгновений с пользой — нашла неприметную, хотя и не слишком тщательно скрытую кнопку. Раздался тихий щелчок, едва слышное повизгивание — и створка плавно качнулась.
Внутри было темно, но в свете фонаря стало ясно, что это вовсе не выход. За дверью была крошечная комната, которая стала бы отличной кладовкой, не будь в ней так пусто — от безликой плитки неопределенного цвета рябило в глазах. Лишь в дальнем углу валялась какая-то темная куча, и эхо тянуло царапающий звук именно оттуда. Мы, затаив дыхание, смотрели на полускрытое тенями нечто, и дружно вздрогнули, когда оно шевельнулось. Раздался гулкий удар, и на мгновение мне почудился металлический блеск. Любопытство без труда победило страх, и несколько шагов спустя я склонился над непонятным предметом.
Изнутри в лицо толкнул упругим комом ужас, перекрыл горло, заволок пеленой глаза. Сквозь темное марево проступил полуразложившийся труп в лохмотьях рясы, маленький, жалкий и жестоко изуродованный. Какой-то злой шутник лишил тело головы и заменил ее на гладкий стальной шар. Истлевшую плоть тонкой руки то здесь, то там рвали, как обивку старого дивана, обвисшие пружины. В дырах тускло отталкивали свет фонаря ровные стержни — слишком ровные и блестящие, чтобы быть костями. Я наклонился, чтобы рассмотреть их поближе, и мертвец, будто в тот же момент мертвец, словно дождавшись чего-то, пошел мелкой дрожью. Пальцы его заскребли по кафелю, издав тот самый скрежет, что привлек нас сегмент назад. Искрошенный ноготь отчаянно зачертил по гладкой плитке, но тщетно. Пытался ли он что-то написать, или то была агония — я так никогда и не узнал. Потому что едва мое дыхание мутным пятном растеклось по холодной и гладкой поверхности шара, как металлическая голова приподнялась с пола и повернулась ко мне, от чего сморщенная кожа на обрубке шеи пошла широкими трещинами. Я явственно ощутил взгляд несуществующих глаз — не живой и не мертвый, лишенный чувств и притом полный боли и отчаяния. Стальной шар кричал о чем-то, взывал, молил где-то там, на грани чувств — но в материальный мир не проникло ни звука. Лишенный дыхания, не в силах двинуть даже пальцем, я не отводил взгляд от собственного жутко искаженного отражения и с каждым мгновением наклонялся все ниже и ниже. Но надежда оставила мертвеца. Шея расслабилась, судороги прекратились, и шар с гулким звоном упал на кафель.
Я ощутил, как мощной струей хлынул в горло затхлый подземный воздух. Как задрожали, обретая чувствительность, ноги, не выдержали веса окаменевшего тела и подогнулись. Я упал на четвереньки.
И заорал.
— Брокк? — испуганный Карл влетел в каморку, ухватил меня за плечи и затряс. Но я лишь давился вдохами, жадно глотал их и продолжал орать, пока голос не превратился в жалкий хрип. И тогда ужас стремительно ушел. — Эй, детектив! Да что с тобой?
— Ничего, — нервический припадок вдруг сменился полным спокойствием. Чувства остались в едва минувшем прошлом, где сгнивший труп шевелил механической рукой. А настоящее шептало в ухо милые пустяки, убаюкивало, успокаивало… И понемногу я возвращался к твердой и уютной вере в то, что трупы не шевелятся, а металлические шары, сколь бы плотно они не сидели на чьих-то шеях, никак не могут смотреть тебе прямо в глаза. Еще немного, и я бы уверился, что видел обычного мертвеца… Но тут любопытный Карл, который убежал, едва стихли мои вопли, сам удивленно вскрикнул. Сердце икнуло, но цвергольд лишь сказал:
— Бедняга. Кто же его так?
Раздраженная Ларра едва не зацепилась рюкзаком за дверной косяк, что не добавило ей добродушия. Но при виде жалко скорчившегося в лохмотьях тела она удержала рвавшуюся с губ колкость.
— Бедняга, — повторила за Карлом орчанка, и, пожевав губами, сурово добавила, — ну что ж, пойдем дальше.
— Как же так? — хрипло прошептал я, и почувствовал, как саднит горло, — неужели мы так его и оставим?
— Так и оставим, — кивнула Вольная. — Лопат у нас нет, да и что копать-то? Плитку или пемзу в коридоре? Нести его наверх — еще глупее.
Она была права.
— Согласен, — вздохнул я, — будем надеяться, Хидейк объяснит магполам, куда мы пошли.
Кафельная каморка осталась далеко позади, чего нельзя было сказать о нашем мрачном настроении. Даже когда в темноте прорезался светлый прямоугольник, а под ногами вместо камня запружинили крепкие доски, я ощутил никак не облегчение, но настороженность. Чем больше вырастал абрис незримой двери, тем сильнее становилось чувство близкой беды. Вдруг до боли захотелось замедлить шаг, но я с негодованием одернул себя и рванул едва заметную ручку.
Свет не ударил нам в глаза, но мягко обволок и принял в объятия — ленивое мерцание нескольких лампад, отраженное выпуклостями и гранями золотых окладов и подставок. В полумраке легким завихрением молока в чашке чая растворялся холодный луч луны, глядевшей сквозь открытое на недостижимой высоте круглое окно. Пока мы брели под землей, снаружи случилось одно из тех редких мгновений, когда приморское небо устает плакать и утирает слезы.
— Артамаль сбежал в церковь? — пораженный Карл вертел головой по сторонам, — вот уж не ожидал. Чего ему тут понадобилось?
— Убежище, — быстро сообразил я. — Кто станет искать преступника в церкви? Да еще и, — я с шумом втянул воздух, — в Рыбацком квартале.
— Погодь, — опешил цвергольд, — а священника тогда куда…
И замолчал. Понял.
— Вот тварь, — гадливо бросил он, безмерно меня удивив.
— Не думал, что ты уважаешь Церковь.
Карл скривился.
— Вот дело доделаем, детектив, я тебе немножко объясню, в чем ты про нас, Тронутых, не прав, раз уж своей головой думать не хочешь. Да если б не Церковь, нашему брату совсем бы податься было некуда.
— Насчет дела, — раздраженно вставила Ларра, — ты верно сказал. Сначала сделаем дело, а потом хоть обговоритесь.
— Точно, — смутился я, — поспешим. Судя по беспорядку, задерживаться он здесь не стал.
Но едва мы направились к выходу, как воздух сгустился и потемнел.
— Не торопитесь, детектив, — донеслось от двери. Я прищурился. За окном луна стремительно таяла под необоримым напором туч. Не лучше вели себя и лампады — крохотные язычки желтушного пламени под витражными абажурами готовились в любой момент отдать концы. Глаза никак не привыкали к полумраку, и я не мог разглядеть говорившего, но этот высокий и немного надрывный голос был пугающе знаком. Орать не хотелось, но второй раз за последний оборот мне стало очень и очень не по себе.
— Ольт? Вы? — правое веко противно задергалось.
