Евгений Дембский - Властители ночи
Уиттингтон вернулся, подошел к возвышению и сел.
— Оуэн Йитс… — сказал он.
Интересно — никаких документов при мне не было. Он что, просканировал мою физиономию, или они уже настолько контролировали действия государственных служб, что…
— Тебе звонили, — продолжал он. — Сказали, что хотят купить права на экранизацию твоей повести. Тебя это интересует?
Я молчал. Что я мог сказать? Вот скоты — и именно сейчас им вздумалось позвонить! Сейчас?!
— Таким образом я сэкономил время. Частный детектив со связями в правительственных организациях. — Он несколько раз кивнул. — И чем же я заслужил такой интерес со стороны частного детектива?
Я зевнул.
— Что тебя так утомляет?
— Ты. Или переходи к сути дела, или проваливай.
— И какова же суть?
— Сны.
Ничего не изменилось, но мне показалось, что в его взгляде промелькнуло разочарование, словно он надеялся, что именно эта тема затронута не будет. Может быть, он вполне справедливо рассудил — что бы он со мной ни сделал, каким бы образом ни затирал следы, это ничего не даст, банка продырявлена, и из нее идет смрад. И лишь вопрос времени, когда кто-нибудь почует эту вонь и заинтересуется ее происхождением.
— Почему — сны?
— Потому что для вас это важно. — Я употребил множественное число, хотя никого больше пока не видел, но был уверен, что кто-то еще тут быть должен.
— Откуда ты знаешь?
— Стоило мне лишь взяться за это дело, и вы сразу зашевелились.
Он сунул указательный палец в ухо и энергично им повертел.
— Ты имеешь в виду… — Он не договорил.
— Да, я имею в виду.
Мне показалось, будто он размышляет, чем бы меня ударить, но никакой палки он с собой не принес.
— Что, этот придурок Веринчи тебе что-то рассказал?
Я покачал головой. Ага! Ну да, Веринчи — он снимает мерку с головы миссис Гроддехаар и заодно может снять и ее данные и вложить ей в башку всё что угодно. Потому он и рассказал ей про свой «сон» — чтобы проверить, удалось ли ей внушить тот чертов сон про холодильник!
— Тогда кто?
Я нахально усмехнулся:
— Мои связи с правительственными организациями. С тобой уже покончено. Еще удивительно, что тебе удавалось действовать столько лет… Точка. Конец. Капут.
— Дурак.
Он хотел что-то еще сказать, но из коридора донесся какой-то звук, словно скрипнуло колесо на эластичном покрытии пола. Мы оба прислушались, затем Уиттингтон подпрыгнул на месте и быстро пошел к двери. Он уже почти перешагнул порог, когда вдруг неожиданно остановился и отскочил. Через порог вкатилась тележка с удивительным содержимым. Я вытаращил глаза и замер, на этот раз не из-за связывавших меня пут, а по собственной воле.
Нечто вроде тележки для гольфа с удобными креслами. Бархатная обивка, когда-то желтого цвета, была теперь страшно грязной и покрыта пестрыми струпьями, словно на нее ежедневно кто-то обильно блевал. В каждом кресле сидел карлик. Тележка привезла пару карликов-близнецов, толстых, бледных и мокрых. В помещении распространился сильный запах пота. На том, что слева, была красная майка на тонких лямочках, с пятном пота между жирными сосками, на втором — тесная серая футболка, тоже пропотевшая на груди и под мышками. Довольно длинные редкие спутанные волосы прилипли к большим головам. Под толстыми животами виднелись одинаковые синие трусы, слишком тесные — пухлые ляжки словно вылезали из трещащих по швам штанин, а ноги торчали вперед, слишком короткие, чтобы свисать с чересчур больших сидений. Отвратительное зрелище. Я почувствовал, что еще немного, и меня стошнит, особенно если кому-нибудь из них придет в голову до меня дотронуться… Бррр!.. Тот, что слева, показал на меня пальцем, который за секунду до этого вынул изо рта — ниточка слюны протянулась аж до самого пола.
Близнецы подъехали ближе, тот, что справа, управлявший с помощью джойстика, открыл рот и замер, уставившись на меня. У него недоставало двух зубов слева, третьего и четвертого, но это можно было заметить с трудом — остальные его зубы были столь темными, что их почти не было видно во рту. Второй решил не отставать от брата и тоже раззявил варежку. Зубы у него были несколько светлее, но с ними контрастировали темные щели, словно оттуда росли волосы или черная шерсть. К тому же он был еще и прыщавым, словно подросток. На виске виднелся набухший красный чирей с желтоватым наростом сверху. У обоих были светлые, поблекшие, как и всё остальное у них, за исключением зубов, глаза. Если бы им хотелось, они могли бы с успехом притворяться слепыми, но подобного желания у них не было.
У одного что-то захлюпало во рту, но у кого именно, я так и не узнал — оба почти одновременно захлопнули свои лягушачьи пасти.
Взмахнув ногами, оба спрыгнули с кресел сначала в тележку, а потом на пол и, не обращая ни на кого внимания, засеменили, переваливаясь на ходу, словно пингвины с обожженными пятками, к возвышению и вскарабкались на него. Первым делом они схватили по подушке и нанесли друг другу несколько ударов, радостно хихикая.
Если их задачей было приковать мое внимание и ошеломить меня, то они с ней справились на все сто процентов.
С безразличным — надеюсь — видом я посмотрел на Уиттингтона. Он всё еще стоял у стены, куда отскочил при виде тележки. До меня дошло, что в тот момент что-то внезапно изменилось. Уже не он был здесь главным!
Но он не хотел, чтобы я об этом знал. Оттолкнувшись от стены, он сделал два шага и толкнул рукой тележку, та послушно откатилась и затормозила перед веревкой, тянувшейся к моей правой ноге. Еще десять сантиметров, и ее напор разорвал бы меня в паху.
Близнецы перестали колотить друг друга подушками, соорудили из них удобное гнездо и развалились в нем. Резкий, прогорклый, даже слегка гнилостный запах заполнил весь объем помещения.
— Ну, так что он болтает? — пискнул клон слева. Уиттингтон подошел ближе и присел на возвышение.
— Пока что немного.
— Не. Мно. Го. — Тот, что справа, трижды раскрыл рот. — Не люблю слово «немного». Ничего не значит. Ни много, ни мало.
— Он всё скажет, — пообещал Уиттингтон. Он посмотрел на меня, словно размышляя, какими средствами и когда воспользоваться, чтобы сдержать только что данное обещание. — Хотя это нам, собственно, и ни к чему… Мне показалось, будто он сказал это для подстраховки, на всякий случай. Я не льстил себе, полагая, что Уиттингтон боится именно меня, но что-то было не так, чего-то он опасался, что-то его беспокоило. И причем весьма.
— Пусть расскажет! — тонко выкрикнул левый и захихикал.
Второй пропищал то же самое. Уиттингтон молчал. Я тоже.
— Говори, — пискнул правый.
Неизвестно почему, мне не хотелось над ними смеяться. Уиттингтон, хладнокровный старый сукин сын, был у них лишь исполнителем. Что это могло значить? Правый показал пальцем на Монти и проквакал:
