Елизавета Дворецкая - Битва колдуньи. Сага о мечах
Хродмар пытался слушать, но не мог сосредоточиться: бледное неподвижное лицо Ингвиль не оставляло места в сознании ни для чего больше. Огонь ее сердца почти выгорел! Он погаснет – и она умрет! Здесь не помогут травы, а заклятий знахарки оказалось мало, чтобы раздуть его вновь.
– Огню ее сердца нужно помочь, – тихо сказал Одд. – И ты можешь это сделать, Хродмар ярл, если она в тебе не ошиблась.
– Я? – Хродмар растерянно посмотрел на него. – Я не знаю никаких заклятий…
– Она шла к тебе. Дай ей понять, что она дошла. Что ты рядом с ней.
Шла к тебе… Хродмар встал на колени возле головы Ингвиль, чтобы быть поближе к ней. Он не слышал ее дыхания, не видел ее глаз, которые вспоминал так часто все эти долгие месяцы, и в воспоминаниях они были живыми. Он привык считать ее недостижимо далекой, да и теперь она казалась далекой, а то, что лежало здесь, было лишь оболочкой, жилищем духа, покинутым и почти остывшим.
Видя перед собой бесчувственное тело невесты, Хродмар осознал, что может никогда больше не увидеться с ней. Она не откроет глаз, взгляд которых вернул его к жизни в те дни, когда он едва оправлялся от болезни, от отчаяния и не мог привыкнуть к своему новому лицу. Не увидит его. Он мог протянуть руку и коснуться Ингвиль, но был даже дальше от нее, чем когда он находился во Фьялленланде, а она – у себя дома. Безжалостная великанша Хель, которая столько раз протягивала к нему руки, хочет взять у него нечто более дорогое, чем сама жизнь. Его грызла болезнь, жег огонь, топило морское чудовище, топтал великан, но он из всех испытаний вышел почти невредимым, ибо надежда на встречу с Ингвиль придавала ему сил, упорства, воли к жизни. Но если она, его солнечная богиня, покинет его, то зачем ему самому жить? Для кого? Для чего он тогда спасался от Хель? Неужели для того, чтобы похоронить ее?
Хродмар вспомнил Ингвиль такой, какой увидел ее в день Середины Лета, когда впервые вышел на свет после болезни и почувствовал себя заново рожденным. Она стояла на большом валуне, протянув руки к солнцу, как валькирия, прилетевшая на лебединых крыльях. И как сердце его забилось при виде нее сильнее и радостнее, как ему захотелось жить, и в уме сами сложились те строчки, которые он потом рассказывал ей, замирая от счастья, угадывая ответ на свою радость в ее глазах… «Я все жду, когда же из этих кеннингов сложится хоть один стих, а он все никак не приходит, – сказал он ей тогда, желая высказать этим, что никогда еще не складывал стихов о женщине, потому что никому не отдавал своей любви. – Как ты думаешь – придет когда-нибудь?» «Можно ли мне будет сложить стих о тебе и не оскорбит ли тебя это? Примешь ли ты мою любовь?» – хотел он спросить этим самым, и она ответила тогда: «Придет когда-нибудь».
Придет когда-нибудь! Если он не придет сейчас, то ему будет не к кому больше прийти! И Хродмар услышал, как будто чужой голос зашептал внутри него, перебирая все те бесчисленные кеннинги, которые он складывал за свою жизнь. Только эти несколько пригодились, остальные пропали напрасно. Ну и пусть пропадают.
И Хродмар тихо зашептал, склонившись к самому лицу Ингвиль, чтобы услышала только она:
Ньёрда битв вернула к жизни
Нанна платья доброй дланью,
К Хель заботы Фригг обручий
Фрейру стрел пути закрыли.
Жар любви к той Ринд нарядов —
радость сердца клёна ратей.
Но пропала Кольга колец —
скальда жжет тоска жестоко.
Скальд в огне горел, не дрогнув,
Ран грозила Бальдру брани.
Но застыла кровь от страха —
Фрейя гребней бездыханна!
Все отдам за вздох девицы,
дивных глаз за взгляд единый.
Крови жар отдать не жаль мне —
жизнь одна у нас отныне[39].
Он замолчал, прижимая руку Ингвиль к своему сердцу, словно предлагая ей взять его. Сердце билось, будто рвалось к ней, и рука ее медленно стала теплеть. Хродмар смотрел ей в лицо, почти не дыша, и вся жизнь его сжалась в эти короткие, тонкие, как игла, мгновения. Ее ресницы дрогнули, грудь поднялась чуть выше в глубоком вздохе. И чувство счастья горячей волной хлынуло из сердца Хродмара, растеклось по жилам, закипело в крови: она оживает! Оживает, как земля под горячим солнечным лучом!
Ингвиль открыла глаза. Сначала она смотрела неосмысленно, не понимая, где она и что с ней. Хродмар молчал, боясь неосторожным вздохом спугнуть это чудо. Потом ее взгляд встретился с его взглядом. И в нем появилась жизнь – она его узнала.
– Ингвиль! – шепнул Хродмар, в одно ее имя вложив больше чувства, чем могли вместить длинные песни. – Ингвиль, ты помнишь, я обещал сложить для тебя стих? Я это сделал. Ты слышала его?
Ингвиль смотрела на него и молчала. Она сразу поверила, что это не сон и не видение, что это он, Хродмар сын Кари, любовь к которому провела ее через холодные ворота небытия, склоняется над ней и держит ее руку в своей горячей руке. И он был не таким, какой привиделся ей в последние мгновения перед провалом в холодные ворота Ничто, а таким, каким она знала его всегда. Значит, они не попали в чужой мир. Ее любовь, самый надежный проводник, привела ее туда, где был ее истинный дом.
Глава 27
Костер, сложенный из небрежно наломанных еловых стволов, был так велик, что напоминал погребальный. «Мало кому удавалось посидеть возле своего собственного погребального костра!» – уныло думала Хёрдис, но даже сознание своей исключительности не могло ее порадовать и подбодрить.
– И огонь-то у него не такой, как у людей! – с раздражением ворчала она наедине с собой, неприязненно косясь на багровые языки пламени. Наверное, она никогда к нему не привыкнет.
Вот именно – не такой, как у людей! Как у троллей и свартальвов, что взращивают в своих очагах ростки багрового подземного пламени, враждебного светлому небесному огню.
Языки троллиного пламени буйно рвались вверх, жадно лизали могильный сумрак пещеры, но напрасно силились дотянуться до потолка. Потолок и стены пещеры потерялись во мраке так безнадежно, что их не найти и с собаками. Тем более что собака всего одна, да и та боится отойти от хозяйки дальше трех шагов. Свальнир легко помещался в этой пещере даже в своем настоящем, великаньем, обличье. А Хёрдис впервые в жизни готова была признать, что и жадность имеет границы. Всего этого было слишком много для нее: и мужа-великана, и дома-горы.
Задней стены у пещеры не было вовсе: она все тянулась и тянулась, постепенно понижаясь и уходя куда-то в подгорную глубину, должно быть, прямо в Нифльхейм. В один из первых дней Хёрдис от тоски попробовала пройти подальше и шла, пока не начал меркнуть свет от входа. Но там вдруг потянуло противным стылым ветром, и этот ветер дул в глубину горы, с ощутимой силой затягивая Хёрдис, как течение реки. Не помня себя от ужаса, она встала на четвереньки и проворно поползла назад. Добравшись до костра, она рухнула на каменный пол и тихо, как собака, завыла от бессильной тоски. Никогда, даже в лодочном сарае, ей не было так плохо. Там к ней хотя бы приходили люди. А теперь она осталась одна во власти великана с каменным телом и инеистой кровью. И люди к ней больше не придут. Никогда-никогда.
И вот сейчас она, Хёрдис Колдунья, победительница фьяллей и квиттов, жена великана Свальнира, сидела возле костра и смотрела в отверстие пещеры. Пещера была расположена в склоне горы над высоким крутым обрывом, с которого Хёрдис никогда не сумела бы спуститься сама, и Свальнир спокойно отправлялся каждый день на охоту или еще по каким-то свои великаньим делам, будучи уверен, что его обожаемая пленница не сбежит. Где уж тут сбежать? Она же не птица!
Хёрдис окинула взглядом лесистые хребты, протянувшиеся во все стороны, насколько хватало глаз. Раудберги отсюда не было видно, но Хёрдис старалась даже в ту сторону не смотреть. При воспоминаниях о том месте, где она в последний раз была человеком среди людей, ее сердце пронзали боль, обида на весь человеческий мир, так жестоко швырнувший ее великану, ненависть ко всему свету и жажда мести. Только два этих голодных чувства – ненависть и стремление к мести – не дали ей еще в первый день броситься в пропасть вниз головой.
Среди густой зелени ельников показалось движущееся темное пятно, и Хёрдис с досадой отвернулась. Идет, сокровище! Тащится, чтобы его небесные козлы забодали!
– Плохо ты мечешь свой молот, Рыжебородый! – Хёрдис в досаде погрозила кулаком небесам, надеясь, что Тор увидит и устыдится. – Из-за тебя я попала сюда!
На миг в пещере стало совсем темно – это Свальнир шагнул внутрь. Тут же опять посветлело. Рядом с Хёрдис Свальнир всегда принимал человеческий образ прежнего Берга, боясь ненароком затоптать свою ненаглядную.
– Хэкса! – гулко позвал он в полумраке пещеры. – Я пришел!
«Да уж я заметила! – злобно подумала Хёрдис, не шевелясь, чтобы великан обнаружил ее на мгновение позже. – Хотя и трудно заметить этакую малость!» Если бы великана можно было пронять бранью, она за три дня довела бы его до самоубийства – или заставила бы выгнать ее, отправив на все четыре стороны. Но каменное сердце Свальнира не отличало ругани от любовных признаний – для него был важен сам звук человеческого голоса, ощущение человеческого тепла, а ласкают его или бьют, он не понимал. Правда, ласкать его никто и не собирался.
