Ксения Медведевич - Кладезь бездны
– Нет силы, кроме как у Всевышнего. И Он сказал через Али про тебя и твоих сестер: «Аль-Лат, аль-Узза, Манат – только имена, которыми вы сами назвали, – вы и родители ваши. Всевышний не посылал с ними никакого знамения. Они следуют только предположениям и тому, к чему склонны души, а к ним уже пришло от Господа их руководство. Или же человеку принадлежит то, что он пожелает? А ведь Всевышнему принадлежит и последняя жизнь, и первая». Я сожалею о нанесенных вам оскорблениях. Случившееся с нами в последние годы – кара за невоздержанность и неисполнение обязанностей. Но к нам уже пришло руководство от Господа. И это – не вы.
Кто же защитит Таиф? Нахль? Медину? Хайбар? Ямаму? – усмехнулась пустота под маской.
– Страж Престола, – твердо ответил аль-Мамун.
И вдруг вспомнил, зачем он здесь.
О Господь Миров! Конечно! Тарик! Страж Престола! Его-то я и потерял!
Колени затряслись, и руки враз ослабели. Тарик! Он потерял Тарика!
Почуяв его отчаяние, гончие залились торжествующим воем. Пустота под маской Уззы загустела горькой чернотой. За спиной собачьим радостным лаем залилась Манат:
Страж Престола! Страж Престола! И где же он, твой Страж Престола? Ха-ха-ха, посмотрите! Маленький человечек ищет маленького сумеречника! Ха-ха-ха!..
Отчаяние и гнев заставили Абдаллаха выпрямиться: нет уж, унижения он не потерпит! И он крикнул:
– Смейтесь сколько хотите, но и вы знаете, и я знаю: «Всевышнему принадлежит и последняя жизнь, и первая. Сколько ангелов в небесах, заступничество которых ни от чего не избавит, если только не после того, как дозволит Всевышний тем, кому Он пожелает и соблаговолит!» Вот истина! Я найду его! Найду! И вы – все трое – уйдете!
И тут:
Надеешься на Его бла-аагость… – по-змеиному зашипело в уши.
Запоздало повертев головой, аль-Мамун понял – этого голоса он еще не слышал.
Пожелает, говоришь… соблаговолит… Да кто ты такой, грязная вша?
От тихого, ползучего шипения стыла в жилах кровь. И распухала холодными, льдистыми осколками, распирая грудь, как у одинокой птицы, замерзшей на ветке.
Хи-хи-хи, глупый человечек думает, что там, на небесах, есть кому-то до него дело… хи-хи-хи…
Сердце колотилось так, что дышать стало невмоготу, а лицо залил пот. И ни рукой, ни ногой не двинуть, и левой руки вовсе не чувствуешь…
Через год здесь не будет никого!!! Вас всех смоет! Твари! Эта земля уйдет под воду и мрак, как это было всегда, до начала времен! Вши! Твари! Осквернители почвы! Вот что Ондля вас приготовил – огонь! И волну выше глупых минаретов! Вы сдохнете! Сдохнете! Сдохнете!!!…
– Покажись, – пересохшими губами прошептал аль-Мамун тысяче шепотков. – Покажись, аль-Лат. Покажись.
В голове установилась настороженная тишина.
– Ну же, – еще громче сказал Абдаллах. – Покажись! Или ты горазда пугать лишь шепотом?
И тут богини снова рассмеялись – обе. Растерянно крутясь и оглядываясь, аль-Мамун видел, как сотрясаются черные плечи Уззы, как запрокидывает ушастую песью башку Манат. Богини веселились. От души.
А, отсмеявшись, Узза фыркнула:
Она не может! Твой маленький сумеречник лишил ее облика! Даже тени на песке не осталось!
И обе фигуры вновь сотряслись в громовом, но беззвучном хохоте. Богини смеялись, а вокруг стояла… тишина. Звучная, как струна. Звучащая тишина Всевышнего.
Небо затягивалось фиолетовым, тени стремительно вытягивались, росли, росли, пронзая гребешки песка…
Чтобы удержаться на краю безумия, аль-Мамун выдавил:
– Я… должен его найти. Найти Стража. И узнать… правду.
Произнося последние слова, он зажмурился. Молчание, наставшее после хохота мертвых богинь, было хуже одиночества и мрака.
Раскрыв глаза, Абдаллах никого не увидел. Только гаснущий город в море песков, тысячи, тысячи колонн и арок, пустыню и изломанные горы на горизонте.
– Я найду Стража – и вы уйдете! – настырно прошептал он сухими от страха губами.
Мы согласны, маленький человечек, прошелестело в ответ. Прошелестело из ниоткуда.
Но если ты его не найдешь, ты останешься с нами.
Они засмеялись над самым ухом. Аль-Мамун сжал кулаки, ногти вошли в ладони. Боль удерживала от панического, оленьего страха. Почему-то Абдаллах знал: если побежишь – конец. Разорвут. Поэтому он дрожал, но стоял на месте. Смех постепенно утих – вместе с удаляющимся собачьим лаем.
Черная высокая арка ворот дышала холодом.
Нужно было решаться.
Прикусив до крови – чтоб очнуться! – губу, Абдаллах откашлялся. Произнес:
– «Поистине, те, которые не веруют в последнюю жизнь, называют ангелов именами женщин».
Прочитав аят, он чуть не присел – от страха. Но вокруг стояла мертвая тишина.
И тогда он решился. Шаг. Еще шаг.
Только песок скрипел под подошвами.
Выпустив сквозь зубы воздух, аль-Мамун пошел – шаг, шаг, еще шаг – вперед. Мерно читая из Книги:
– «Но нет у них об этом никакого знания; следуют они только за предположениями, а ведь предположение нисколько не избавит от истины! Отвернись же от тех, кто отвращается от Нашего напоминания и желает только ближайшей жизни. Таково же количество их знания; поистине, Господь твой – Он лучше знает тех, кто сбился с Его пути, и Он лучше знает тех, кто пошел по прямому пути. Всевышнему принадлежит то, что на небесах и что на земле, дабы Он воздал тем, которые сделали дурно, за их поступки, и воздал тем, которые совершили добро, благом, – тем, которые сторонятся великих прегрешений и мерзостей, кроме мелких проступков: ведь Господь твой объемлющ прощением! Он лучше знал вас, когда Он извел вас из земли и когда вы были зародышами в утробах ваших матерей. Не очищайте же самих себя: Он лучше знает тех, кто богобоязнен!»
Дочитав аят, аль-Мамун почему-то снова обнаружил себя в темноте. И не в городе. Хотя он помнил, что вошел в ворота и шел по расползающимся плитам узкой улицы.
Он оказался перед стеной. Над стеной покачивались черные вершины кипарисов. Сердце сдавило ужасом – кладбище?..
Нужно найти ворота. Нужно найти ворота…
Ведя ладонью по неровному камню – пусть, пусть это иллюзия, но ему было нужно прикосновение камня, хоть какая-то иллюзия прикосновения к вещному, прочному – аль-Мамун читал:
– «Видел ли ты того, кто отвернулся, и дал мало, и поскупился. Разве у него знание о сокровенном, и он видит? Разве ему не сообщено то, что в свитках Дауда и Абдаллаха, который был верен: что не понесет носящая ношу за другую, что человеку лишь – то, в чем он усердствовал, что усердие его будет усмотрено, затем оно будет вознаграждено наградой полнейшей, и что у Господа твоего – конечный предел…»
По щекам катились слезы: теперь-то он знал, доподлинно знал, что означают эти слова!
Ладонь провалилась в пустоту. Повернув голову, Абдаллах увидел проход.
В низенькой арке открылся ночной сад.
Вдоль светлеющей в темноте ограды торчали свечками кипарисы. Прямо перед ним колыхался растопыренными хвойными лапами кедр. Накатил одуряющий запах хвои.
Почему я здесь, и как здесь может быть нерегиль?
Разлепить губы и позвать Тарика… Тарега… не все ли равно? – по имени не получалось.
Разлапистые ветви кедра шевелились на ночном ветерке, в ветре чудилась неслышная музыка. Любой звук осквернил бы это звенящее одиночество.
Веки тяжелил сон. Разве можно уснуть во сне? – промелькнуло в голове у Абдаллаха. Нет, он не должен спать, он должен искать и найти…
А ведь он даже нить потерял. Какие последние строки из Книги он читал перед тем, как войти в сад?
В голову почему-то пришло из совсем другой суры: «О сонм джиннов и людей! Если можете проникнуть за пределы небес и земли, то пройдите! Не пройдете вы, иначе как с властью. Какое же из благодеяний Господа вашего вы сочтете ложным?»
Обессиленно опустившись на землю, аль-Мамун почувствовал под щекой стебли травы. Над травой струились ароматы кедровой смолы и хвои.
А потом он, наверное, уснул.
Потому что дальнейшее Абдаллах никогда не мог вспомнить в подробностях. Даже рассказать – связно, без слез и отрывистых восклицаний – не получалось.
Даже спустя двадцать лет, когда он пытался поведать о том, что пережил, выходило одно и то же.
Аль-Мамун говорил:
– Мне снилось, будто я иду через благоуханный сад, где в зеленой траве произрастают белые лилии. И цветы эти наполняют мою душу покоем. И вдруг передо мной открывается нечто подобное берегу реки. Помню… немногое. Розовые гирлянды. Чье-то убранное ложе, подобное свадебному, на ножках в виде золотых львов… И длинную вереницу всадников, идущих к воде. А над рекой – холм. Высокий. Зеленый холм. И там, на вершине… На вершине…
Задыхаясь от острого, ранящего счастья, накатывавшего всякий раз, когда приходили воспоминания о том сне, он начинал вытирать рукавами глаза: слезы радости начинали струиться как-то сами, и унять он их не мог, никак…
